ее покойного мужа, сэра Уильяма Уайльда, все ирландские изыскания были формой общественной деятельности — на тот момент спорной и небезопасной. Супруги Уайльд были сторонниками «цивилизованного ирландского национализма», опирающегося на развитие культуры и не требующего обязательного разрыва с Англией. При этом они, несмотря на свое высокое общественное положение, буквально «ходили по тонкой нити», подвергаясь некоторой опасности со стороны британских имперцев и заметно большей — от ирландских радикалов.
Рассказ «Баньши» был опубликован анонимно. Вот уже долгое время считается, что его авторство (по-видимому, представляющее собой нечто намного большее, чем литературная обработка) с большой вероятностью принадлежит леди Уайльд. Однако это никогда не было доказано.
Она умерла в те месяцы, когда Оскар Уайльд отбывал срок наказания по статье, которая в цивилизованном обществе давно уже декриминализирована. Перед смертью леди Уайльд попросила хотя бы на день отпустить сына из тюрьмы для прощальной встречи — но в этой просьбе ей было отказано. Тем не менее, как говорят, их встреча в каком-то смысле состоялась: якобы ее «фетч», особый род призрака, принадлежащий еще живому человеку, появился в камере Оскара Уайльда, когда его мать доживала последние минуты. Правда, об этом рассказывал кто угодно, но только не сам Уайльд…
Из всех поверий прошлого или настоящего, распространенных среди коренных жителей Ирландии, нет ни одного настолько же причудливого, ни одного, распространенного столь же повсеместно, и ни одного столь же истово поддерживаемого, как вера в существование баньши. Есть очень мало людей, знающих о баньши лишь на уровне случайного упоминания; впрочем, все эти люди весьма далеки от ирландской жизни и ирландской истории. Однако, поскольку мнения и рассказы насчет этого странного создания разнятся, то, полагаю, небольшое пояснение относительно их внешности, занятий и привычек окажется полезным для моих читателей.
Итак, согласно преданиям, баньши — это нематериальные и бессмертные сущности, в незапамятные времена закрепленные за различными древними и уважаемыми ирландскими родами. Как говорят, баньши объявляется, дабы воплями и плачем возвестить о смерти любого члена того семейства, к которому она принадлежит. Она всегда является ночью, незадолго до смерти обреченного, устраивается снаружи, поблизости от дома, и там начинает жалобно стенать и плакать, как правило, на неизвестном наречии, при этом голос ее имеет сходство с голосом человеческой женщины. Она продолжает являться еженощно, за исключением моментов, когда устает или чувствует скуку, пока оплакиваемый ею человек не умрет — а иногда, по слухам, она дежурит у дома еще несколько ночей после смерти. Временами она является в облике прекрасной юной барышни, одетой в очаровательный и элегантный наряд; но чаще она походит на низкорослую старуху, горбатую и немощную, одетую в саван или иное погребальное облачение, чьи длинные седые волосы ниспадают по плечам до самых пят. Иногда же она обряжается в средневековые одеяния — различные детали ее одежды сшиты из соболей и богатейших тканей. Она очень пуглива и легко раздражается, а когда утомляется или ей все надоедает, то улетает и не возвращается, пока не вырастет следующее поколение. Когда смерть человека, которого она оплакивает, возможна лишь при определенных обстоятельствах или зависит от непредвиденных случайностей, она необычайно волнуется, в облике ее сквозит беспокойство, а вопли особенно громки и печальны. Некоторые готовы поспешно провозгласить, что этой странной сущностью движет чувство неприязни к роду, который она частенько навещает, и что она является к ним, дабы триумфально и радостно возвестить об их несчастьях. Это мнение, однако же, опровергается большинством людей, считающих ее наиболее преданным другом семейства, а также, в далекие времена, и членом рода, однажды возродившимся к прелестям земной жизни. Не каждой ирландской семье везет заполучить во владение баньши: эти существа трепетно передаются по наследству в древнейших родах, не имеющих к печальным духам ни малейших претензий. Похоже, на нее не влияет различие в климате или вероучениях (разумеется, если не существует иных препятствий), поскольку несколько протестантских семей норманнского и англосаксонского происхождения могут похвастаться собственными баньши, и в наши дни некоторые видные и благородные семейства графства гордятся тем, что за ними надзирает это мистическое существо. Ее также не волнуют классовые различия и достаток: она куда чаще является в крестьянские лачуги, нежели во дворцы лордов, владеющих тысячами душ. Даже семья низкого происхождения, к которой принадлежит автор этих строк, долгое время может притязать на почетное дополнение в лице баньши; и, возможно, у моих читателей возбудит дополнительный интерес сообщение, что эта история связана как раз с последним появлением баньши в такой семье.
Пару лет назад в графстве Квинз возле Маунтраса жил фермер, чью фамилию по понятным причинам мы не станем нынче разглашать. Он никогда не был женат, и его единственными домочадцами были мальчишка-слуга и старая экономка, долгое время служившая этой семье и находившаяся у нее на иждивении. Он был рожден в семье католиков и получил католическое образование, но когда достиг зрелого возраста, то бог весть почему отрекся от догматов этого вероучения и принял доктрины протестантизма. Однако в поздние годы он разуверился, перестал посещать церковь и, если судить по тому, как он жил, склонялся к богоборчеству или же атеизму. Вел он себя грубо и холодно, а нрав у него был такой, что он частенько брюзжал и мало улыбался, и это, в сочетании с его хорошо известным пренебрежением церковными догмами, привело к тому, что знакомые и соседи его не любили. Однако в целом его уважали, никто ему не докучал, и оскорблениям он не подвергался. Его также считали человеком честным и в целом безобидным, а поскольку он в юности прослужил несколько лет в артиллерийском полку и хорошо умел обращаться со стрелковым оружием и боеприпасами, то мало кто решался побеспокоить его, даже если очень хотелось. Он получил хорошее образование и выступал категорически против любых суеверий, а потому постоянно насмехался над старой экономкой, которая была крайне суеверной и, похоже, все знала даже о самомалейшей мелочи, относящейся к магии и волшебному миру. Он редко ходил в гости и почти никого не приглашал к себе; вместо этого свободные часы он обычно посвящал чтению, которое очень любил, или чистке оружия, к которому был привязан еще сильней, или же выслушиванию и высмеиванию жутких, леденящих кровь рассказов старой Мойи — а уж ее память хранила подобное в избытке. Так он прожил до того дня, с которого и начнется наше повествование. К тому моменту фермер дожил примерно до пятидесяти лет, а старая Мойя, его экономка, совершенно одряхлела и сгорбилась, став внешне уродливой и отвратительной. Неким утром
