распираемая икрой. «Ведра три, — прикинул в уме Костик. — Высушу — славная закусь будет под пиво». И, азартно хохотнув, потирая руки, приказал Петру бросать мережу второй раз. Но тут раздался вдруг стрекот мотора, из-за ближайшего острова выскочил тупорылый катерок с фонарем на носу и ринулся прямо к ним.
— Егерь! — испуганно зашептал Петр. — Гаси свет. Рыбу за борт! — И стал суматошно хватать плотву, швырять ее куда попадя.
— Ты что, спятил? — осадил его Костик, брезгливо стирая со щеки брызнувшую в лицо икру. — Я твоего егеря в гробу видел…
Однако егерь вовсе не походил на покойника. Будто влитый в корму, в форменной фуражке с высокой тульей, тяжелом армейском плаще с капюшоном, он подкатил к ним, словно сила сама, как власть сама, и, сделав крутой вираж, намертво закольцевав плоскодонку, резко заглушил мотор. И напрасно Петр отворачивался, прятал лицо от фонаря, высоко поднятого егерем.
— Ты, Кузьмишкин?
— Ну я…
— А это кто с тобой?
— Ты меня светом не слепи! — вломился в амбицию Костик, заметив, что егерь лишь по первому впечатлению грозен, а приглядеться — мужик как мужик. — Ты меня знаешь, чтобы светом слепить? Может, я министр той же рыбной промышленности. Из Москвы на отдых прибыл.
Егерь, будто глух был, заглянул в лодку.
— Давно поймали?
— Только что, Леонидыч, — с подобострастной поспешностью ответствовал Кузьмишкин. — Живая еще.
— Ну коли живая, пускай живет себе на здоровье… Ясна мысль? Давай ее назад в воду.
— Это как назад? — закричал Костик. — Умный какой нашелся. Ты сначала налови ее, а потом распоряжайся!
— На штраф нарываетесь, товарищ, — насупился в фонарном свете Леонидыч. — Могу устроить…
— Нет, ты глянь только, Петро, — Костик судорожно поворотился к мелиоратору, ища поддержки. — Дожили, называется, выходит, и рыбы нельзя половить. Это-то мне, местному, тутошнему, приехавшему на пару дней к родной мамане. Трудяге от комля, строителю заслуженному, бульдозеристу… Издевается он надо мной, что ли, твой Леонидыч?.. Ну нет, формалист несчастный, не с тем связался, я тебе покажу, как слепить рабочего человека!..
— Я, промежду прочим, не только под штраф могу подвести, — сказал Леонидыч. — Могу и под суд вас упечь, товарищ заслуженный строитель.
— За что? — картинно взрыднул Костик и картинно рванул на груди рубашку.
— За это самое, — незаконную ловлю запрещенной снастью в неположенное время.
Костик застегнул рубашку, ощупал пуговицы — все ли целы?
— Ну хорошо, — сказал спокойно. — Зря прикидываешься глупым, вижу, умный ты. А раз так, давай логически рассуждать, по-современному. В этом озере мужики испокон веку рыбу ловили, и от этого ее отнюдь не убывало. Тебе бы, законнику, пошире на данное явление посмотреть, с горки из-под руки… Кто губит рыбу? Я? Или этот вот температурящий мелиоратор Петр? Цивилизация ее губит. Разумеешь, что значит такое слово — ци-ви-ли-за-ция! А точнее — вредные отходы промпредприятий — раз, минудобрения и ядохимикаты — два, свинофермы и сырзаводы — три, проникающая радиация — четыре…
— Что, что? — хмыкнул егерь, явно заинтересованный.
— Проникающая, говорю… А потом плюсуй к этому следующие факторы…
Долго объяснял Костик, почему гибнет рыба, и допек-таки егеря. Засмеялся тот, махнул рукой:
— Езжайте!
— Понял, стало быть. Молодец! — похвалил его Костик.
— Езжайте уж, прощаю попервости…
Спиной почуя недоброе, Костик обернулся как раз в тот момент, когда Петр опускал за борт последнюю рыбешку.
И с мережей чуть не расстались. Объявив ее конфискованной, Леонидыч ухватился за мотню и начал перетаскивать мокрое сетево к себе в катер. Тут уж пришлось заплакать, запричитать Кузьмишкину, назвать подлинного владельца снасти — бычара Николашу, который уж, наверное, спустит на него самого свирепого быка, если он, Кузьмишкин, не вернет мережу.
— Миловать так миловать, — сказал на это великодушный Леонидыч и перекинул мережу обратно в их плоскодонку.
Под конвоем катера, брунжавшего позади на малых оборотах, они вернулись к месту, откуда пускались в плавание. Пожелав им никогда больше не выступать в некрасивой роли врагов природы, егерь умчался в ночь. Плюнув ему вслед, Костик взялся было поворачивать лодку вновь в открытые воды, но тут случился бунт на борту: Кузьмишкин сказал, что прощальные слова Леонидыча были правильные, глубоко проникли в его сознание и никуда он больше не поедет. Костик не на шутку взъярился, хотел возвратиться к речке один, но мелиоратор молча вырвал у него из рук весло, подхватил на плечо мережу и решительно полез вверх, держа курс к дому.
Костик очень переживал эту неудачную рыбалку, спал опять плохо, и когда смежал веки, тут же чудились ему кружка пива с шапкой пены поверху и горка сушеной плотвы с раздутыми от икры брюшками. А тут еще рыжий кот — тот самый. Черт его знает, чего он привязался к Костику. Днем ходил по пятам, явился не запылился и ночью. Правда, в палатку прорваться не сумел, но до самого рассвета бродил около, мяукал низким голосом, бренчал посудой, оставленной на столике.
Разобиженный нечутким отношением егеря, злясь на прилипалу кота, Костик, несмотря на палаточный комфорт, бессонно ворочался во тьме и давил на лбу комаров, которые все-таки просачивались поодиночке в какие-то там щели плотно задраенного шатра. Пробовал он и радио слушать, вставив в ухо наушничек индивидуального пользования, но даже современная техника, целиком и полностью поставленная на службу трудящемуся человеку, в эту ночь не утешила Костика.
А утром — новая неприятность. Они сидели за столом, поедая поочередно кушанья, которые таскала им из избы маманя, как, откуда ни возьмись, из воздуха будто, возник перед ними милиционер в звании лейтенанта — бесспорно, симпатичный юноша с черными усиками, румянцем во всю щеку и серыми выразительными глазами. Раиса улыбнулась ему. Он небрежно ткнул двумя пальцами в висок, приветствуя бивачников, и, косясь на ноги Жанны, завтракавшей налегке, в одном купальнике, осведомился:
— Надолго расположились?
— Во-первых, надо сказать «здравствуйте», — строго заметил Костик и громко хрустнул плечом — как выстрелил. — Во-вторых, надолго ль иль нет — наше личное дело.
— Парковая заповедная зона, никаких машин, никаких палаток.
— Ты меня не учи, молод еще меня учить, — вскипел Костик. — Я к родной мамане в гости приехал.
— Прошу не тыкать, — румяные щеки лейтенанта стали бледнеть. — Вы к тому же еще и безобразничаете, — мысом сапога он поддел березовую ветку с уже увядшими, скукоженными листками. — Кто вам позволил рубить дерево?
— Послушай, парень, — вдруг осенило Костика. — Да ведь ты сын Ваньки Капленкова… Скажи, что вру…
— Нет, не врете…
— Вот видишь, как две капли воды с батькой. Даже усики отрастил… А кидаешься на меня, словно лютый зверь… Мы же с твоим батькой сызмальства без портков по деревне вместе бегали, дружками, можно сказать, были…
— Не врите, — хмуро сказал Капленков. — Не были вы дружками. Пеший конному
