— Вам меня не запугать этими вашими угрозами! Я с моим сыном прошла через ад. Мы соединены навеки.
Эдвина напряглась.
— Почему мне не угрожать вам так, как вы угрожали мне? Вы украли мою дочь. Вы никогда по настоящему не хотели, чтобы она помирилась с отцом и со мной.
— Это ложь, и вы об этом знаете. Вы предали ее доверие, а Эдди удивила вас тем, что оказалась такой же упрямой, как и вы. Вы просто не хотите признать, что провалились. Быть матерью — значит половину времени извиняться за то, что сделаешь не так, а вторую половину снова делать все не так. Вы должны усвоить это уравнение.
— Это вы настроили ее против меня! Вам почти удалось превратить ее в жительницу гор. Она вернулась домой с комбинезоном в чемодане. Эдди полюбила музыку кантри и яблочные пончики. Она обожает вас. Вы, оказывается, блестящая, добрая, сильная, щедрая. «Хаш делает это, Хаш говорит так» — после ее возвращения я только это и слышу. Вы у меня в долгу. Я хочу вернуть любовь моей дочери.
— А я хочу получить назад моего сына. На это потребуется время, но я подожду. А пока я хочу, чтобы вы и все ваши оставили в покое душу Ника Якобека. Из-за вас его вчера едва не убили.
— О чем вы говорите?! Это вы погубили его душу в вашем маленьком яблочном раю! Проведя несколько месяцев в вашем обществе, он явно расхотел жить. С чего бы еще ему было идти навстречу человеку-бомбе? Если бы требовалось защитить невинных прохожих, я бы его поняла. Но там никого не было.
— Нет, были. Во-первых, этот несчастный сума-сшедший. А во-вторых, сам Якобек. Они оба — случайные прохожие в темных закоулках человечества. Если бы Якобек позволил охранникам застрелить этого человека, он бы почувствовал себя виноватым. Он бы действительно стал хладнокровным убийцей, каким его называют. Вы и сами всегда его таким считали, так что не говорите мне…
— Я считала Николаса хладнокровным убийцей?! Вы потеряли рассудок, не иначе! О чем вы говорите?
— О том случае в Чикаго. Когда он убил человека у вас на глазах. Джейкоб видел выражение вашего лица. Вы никогда больше не были с ним прежней. Вы испугались его.
— Господи! Так вот что он подумал… — Эдвина опустилась на край стола, прижав руку к горлу. — Поверьте, в ту минуту я боялась всего мира, но не его!
— Джейкоб этого не знал. Тогда он чувствовал себя дьяволом на этой земле, средоточием зла. Особенно после того, как Ал назвал его поступок самозащитой. Он думал, что Ал его стыдится.
— Боже мой, Николас…
— Я ничего у него не отняла и не делала ничего такого, чтобы ему захотелось расстаться с жизнью. Я просто… слушала его. Возможно, никто раньше не давал ему возможности выговориться, или он доверяет мне больше, чем комулибо другому. Потому что я не сужу его. Я его люблю.
Эдвина уставилась на меня:
— Вы — что?
— Не беспокойтесь. Я понятия не имею, любит ли он меня. И прельщает ли его перспектива остаться со мной, с моими двумястами акрами яблонь, кучей сумасшедших родственников и с моей испорченной репутацией.
Эдвина встала.
— Уверяю вас, Николас не создан для того, чтобы стать фермером.
Она крепко сжала губы и, хмурясь, смотрела куда-то мимо меня отсутствующим взглядом. Я поняла, что она меня не замечает, и почувствовала себя оскорбленной. Я почувствовала, что она, вероятно, права, когда говорит, что Якобек не захочет остаться со мной и моими яблоками. Но я также почувствовала, что настало время сделать последнее заявление. «Пора в бой», — услышала я шепот Большой Леди. Я взяла гнилое яблоко со стола Эдвины.
— Эдвина, — сказала я спокойно, — вы должны принять крещение от древа жизни Макгилленов.
Я швырнула яблоко — гнилое, коричневое, вонючее яблоко, — и оно расплющилось о лацкан ее светлого кашемирового делового костюма.
Она даже не моргнула. Крепкая женщина. Я восхищалась ею. А потом первая леди схватила второе яблоко, занесла руку и бросила его в меня. На моем блейзере спереди расплылось грязное пятно.
— И вы тоже!
Мы обе были в ужасе — женщины всегда так выглядят после того, как были предельно откровенны друг с другом.
И я ушла.
* * *
Он лежал такой бледный, такой тихий… Я сидела возле постели Якобека и смотрела, как он спит, словно накачанное наркотиками раненое животное. Он даже не знал, что я рядом. Я беззвучно плакала и держала его за левую, искалеченную руку.
— Старый проповедник сказал мне однажды, что правая рука господа управляет всем добрым, а левая разит все злое, — прошептала я. — Но я бы сказала, что ты своей левой рукой, своей жизнью, своей душой и своим сердцем совершал только доброе и поражал злое. — Я вложила маленькое распятие из дерева яблони ему в ладонь и обвила цепочку вокруг запястья, чтобы он не потерял талисман. — Джейкоб, если ты меня слышишь, поверь мне. Ты заслужил свое счастье.
Вскоре после этого в палату вошел Ал, и я рассказала ему, что швырнула в Эдвину яблоком. А он ответил, что она, вероятно, это заслужила. Я ни словом не упомянула о прошлом вечере и обо всем том, что произошло между нами, но он потряс мне руку и заметил с мрачным блеском в глазах:
— Обещаю вам, эта атмосфера конфронтации не продлится долго. Я обожаю жену и понимаю ее мотивы, но иногда мне бывает стыдно за нее. Приношу вам свои извинения.
— Не стоит извиняться. Я должна вам кое в чем признаться. Эдвина очень умная женщина и никогда не сдается. Если бы она баллотировалась в президенты, я бы за нее проголосовала. Ал улыбнулся.
— Вместо меня?
— Вы бы могли стать вице-президентом.
— Это ответ дипломата.
— Неужели? Тогда вам досталась последняя капля моей дипломатичности на сегодня.
Я долго и печально смотрела на Якобека, чувствуя, что Ал наблюдает за мной.
— Вы очень любите моего племянника, — сказал он.
Я кивнула с несчастным видом. Ал успокаивающе положил руку мне на плечо.
— Тогда почему вы ему об этом не скажете?
— После того, через что ему пришлось пройти, ему не хватало только проснуться и увидеть рядом меня, мяукающую, словно кошка, которую не пускают в дом. Если я здесь останусь, то именно так себя и поведу. Я поставлю в неловкое положение и себя, и его. Нет, если он очнется и скажет, что я ему нужна, вы скажете, что мне пришлось уехать. А если он ничего не скажет… — Я сглотнула. — Что ж, ладно.
Ал настаивал на том, чтобы меня отвез в аэропорт агент секретной службы, но я наотрез отказалась, и мне вызвали такси. Отлично. Я должна была вернуться к своей привычной жизни и помнить не только о том, кем я была, но и о том, кем мне следовало стать. Поэтому я уселась на заднее сиденье вонючего городского такси, и оно помчалось через пригороды. Я чувствовала себя потерянной и одинокой. Мне хотелось повернуться и посмотреть назад, на удаляющуюся больницу, где остался Якобек. Но я могла только вернуться домой, пережить страшную зиму моей жизни и ждать весны.
