— Не помню, значит, не было, — возведя глаза к небу, я фыркнула и милостиво кивнула, позволив взять себя под локоть. — Ладно, Сусанин. Веди. Пока поляки не вспомнили про нас и не загубили на корню всю романтику.
Ярмолин на это только хмыкнул, загадочно улыбнувшись и… Потащил меня в сторону ларька с мороженым. Не встретив с моей стороны никакого сопротивления, совершенно.
В конце концов, романтика это круто. Особенно, в такой своеобразной, уникальной манере исполнения. Без шанса на протест или обжалования приговора. И за это я Лектора любила ещё сильнее…
Когда не хотела огреть по голове чем-нибудь тяжёлым.
Наверное, именно по этой причине полчаса пролетели как один миг. Обогативший мои представления об укромных уголках парка, явно не предусматривавшего столько мест для поцелуев, сколько было нами найдено и опробовано. Так что, когда мы вернулись на полупустую аллею, устроившись на одной из скамеек, я была уставшая, но счастливая и чуть-чуть, самую малость пьяная от ощущения эйфории и влюблённости.
Эти чувства из меня не удалось вытравить даже злым и завистливым взглядам одной, очень уж знакомой мне блондинки, попавшейся нам в очереди у чёртова колеса. Узнать Эльзу Морозову было проблематично. Изрядно похудевшая, бледная и растерявшая весь свой лоск и былую красоту Эльза не выглядела счастливой и довольной жизнью. Не после публичного судебного заседания, которое она с треском проиграла. И уж точно не после очень приватного разговора в компании другой Эльзы и Лектора, устроивших ей очень «весёлую» жизнь в ответ за выходку с байком.
И ей, и её знакомым. В том числе, и её новому бойфренду, решившему потягаться с моим несносным байкером в упрямстве, острословии и знании законов. Зря. Список связей и возможностей у последнего был куда шире, чем можно представить. А после того, как мы всё выяснили между собой, ему хватило и наглости, и уверенности и желания закатать кое-кого примороженного в прямом смысле слова в асфальт.
Правда, долго разглядывать мне бывшую пассию не позволили. Протягивая сладкую вату и отвлекая мо внимание самым вернум и надёжным способом в мире.
И нет, я сейчас не про поцелуи говорю.
Положив голову на родное плечо, я прижала к груди букетик ромашек и вздохнула, закрыв глаза. Наслаждаясь ощущением тепла и спокойствия, защиты. Чуть ёжась от едва ощутимых, ласковых прикосновений к обнажённой коже руки. И не замечая, как накатывает неизменная сонливость.
Ставшая ещё более острой после того, как личная жизнь не просто появилась, но ещё и стала регулярной и такой насыщенной.
И сколько я так просидела, не знаю. Но в один момент я просто поняла, что рядом кто-то есть. И этот кто-то изводит моего личного тролля дружеской и совершенно беззлобной порцией подколок. На которые тот реагировал неожиданно остро, но добродушно. Редкое явление, стоит заметить.
— Не, я всякое могла представить… Но чтобы тебя вместо подушки использовали, да ещё так безнаказанно… — приятный, чуть низкий женский голос вредно захихикал. — Я должна это увековечить. Такая милость… Просто невероятная!
— Варя… — предупреждающе протянул Лектор. — Если ты это сделаешь… — тихий щелчок фотокамеры заставил его умолкнуть на полуслове. После чего эта сволочь дёрнула тем самым плечом, на котором я так бессовестно уснула, попав мне точно по скуле, и насмешливо заявила. — Вот женюсь на тебе! Возьму и женюсь, в отместку за издевательство над бедным мной!
Я на эту угрозу только беззвучно фыркнула, потершись щекой о пиджак и ущипнув его за бок. Невозмутимо продолжая притворяться спящей и вообще. Меня тут нет и не было, ага!
— И кому ты хуже сделаешь? Так ты меня дозировано принимаешь, а там на постоянной основе вынужден будешь терпеть! Так что подумай, Лектор, прежде, чем словами бросаться!
— Ради возможности отомстить, я тебя под конвоем в загс приведу! — пригрозил Ярмолин, чуть сдвинувшись в сторону и не давая мне возможности его ущипнуть ещё раз.
Подпрыгнув и застыв на месте, когда я сонно растягивая гласные проговорила, еле сдерживая смех:
— Совет да любовь, товарищ преподаватель… А теперь, пожалуйста, либо идти в загс, либо дайте поспать! Изверги…
В наступившей тишине я могла отчётливо услышать, как где-то недалеко жужжит пчела, явно намереваясь облюбовать цветок на ближайшей клумбе. И чуть не расхохоталась в голос, когда в этой по-настоящему театральной паузе раздался возмущённый детский голос, уверенно заявивший на весь парк:
— Неть. Нам такого не надоть! Мы длугого надём! Учше!
— Вы меня ранили в самое сердце, Марья… — язык чесался ляпнуть этому актёру погорелого театра, что он явно переигрывает.
Но я лишь педантично уточнила, крепко сжав его руку своей:
— Нет у вас сердца, товарищ Ярмолин… Нет и не было! Проверенно студентами с первого по пятый курс включительно…
— Снегирёва, — проникновенно поинтересовался Лектор, наклонившись к моему уху. И с какой-то детской обидой спросил. — У тебя совесть есть?
— Это был риторический вопрос? — я всё же повернула голову, глядя на него и усиленно изображая святую, сонную невинность. Судя по ответному, многообещающему взгляду, мне не сильно-то поверили. — И вообще, товарищ суровый му… Мучитель дней и ночей моих бессонных… — на этом эпитете кто-то очень уж самодовольно усмехнулся, явно припоминая, как и как долго мучил меня ночью и иногда по утрам. — Вместо того, чтобы интересоваться наличием у меня совести, лучше бы отдали уже задания и свои ценные указания, да в ЗАГС отправлялись. Пока есть хоть кто-то, кто согласен на такую сомнительную авантюру…
— Снегирёва, ладно ваши опоздания, я к ним почти привык. Ладно, ваш постоянный и здоровый сон на задней парте на моей паре, к этому я тоже почти привык. Хорошо ещё не храпите на всю аудиторию! — благополучно пропустив мимо ушей половину этой тирады, я ностальгически вздохнула, припоминая, с каким чувством мне это высказывали на первой паре. Чуть поморщившись от прилетевшего щелбана и мысленно пообещав обязательно за это отомстить. — Но ваше хамство…
— Хамство? — я широко зевнула и всё-таки выпрямилась, потягиваясь и довольно щурясь. Получая удовольствие и от самой пикировки и от того, с какой нежностью на меня смотрел мой любимый мучитель. — Да ни в одном глазу! Обычная констатация факта, товарищ преподаватель, только и всего!
