Подхватив юбки и плащ, девушка спускается, а заметно побледневший фрайн Бромли поднимается на борт. С палубы доносится его удивлённый возглас, и я глубоко вдыхаю морозный воздух, выпрямляю спину. Мне не надо оборачиваться, чтобы видеть, как Мадалин выплывает из шатра и сходит по мосткам так, словно только что вернулась из загородной резиденции, где проводила время в приятных увеселениях и довольствии. Даже в скромном одеянии монахини, даже прибывшая в столицу против воли императора и своих родственников, она держится со степенной, горделивой уверенностью, с невозмутимостью спокойной, непоколебимой. Она добилась своего, она снова в самом сердце Франской империи, снова во дворце и с трудом скрывает насмешливое торжество. Я вижу, с каким безграничным, недоверчивым изумлением Стефан смотрит на неё, в последнюю очередь он предполагал, что я могу привезти из Франского монастыря что-то, кроме самодельной безделушки, подаренной кем-то из воспитанниц. Он отпускает меня, отступает, и я поворачиваюсь лицом к фрайнэ Жиллес, сходящей на землю с неспешностью истинной госпожи.
– Ваше императорское величество, – она опускается в низком реверансе.
Двое стражников следуют за нею, но держатся немного в стороне. Мадалин поднимается, как ни в чём не бывало улыбается императору, пока он оглядывает её с подозрительной настороженностью человека, не знающего, чего ожидать от этого незваного гостя.
– Фрайнэ Жиллес явила недюжинную смекалку, бесстрашие и ловкость, чтобы встретиться со мною во Франском монастыре Тейры Дарующей, – говорю ровно, спокойно, будто мы и впрямь ведём лёгкую пустопорожнюю беседу в салоне. – Она поведала мне много… любопытных вещей, пусть о некоторых из них мне уже было известно.
– Вот как? – произносит Стефан тоном резким, скрипучим. – Разве не должно вам, фрайнэ Жиллес, согласно нашему распоряжению, нынче готовиться принять постриг и обеты в обители Молчаливых сестёр?
– Я молила о личной встрече с Вашим императорским величеством, – с неожиданной страстью выпаливает Мадалин. – Я желала поведать Вашему императорскому величеству всю правду, рассказать обо всём, но жестокосердие фрайна Рейни не оставило мне ни единого шанса.
– Фрайнэ Жиллес была столь любезна, что согласилась свидетельствовать против членов старшей ветви рода Элиас и доказать все их преступления, совершённые против Вашего императорского величества и первопрестольного древа, – добавляю я и подаю знак страже. – Также она подтвердила, что являлась непосредственной соучастницей этих преступлений, заговорщицей и убийцей.
Стража обступает Мадалин, без малейшего почтения берёт её под руки. Маска страстной мольбы и неистового желания раскаяться слетает осенним листом с дерева, Мадалин пытается высвободиться, вырваться, но совладать с двумя крепкими сильными мужчинами тяжелее, нежели с двумя хрупкими монахинями. Дёрнувшись раз-другой, Мадалин замирает между стражниками, смотрит на непроницаемое, застывшее лицо Стефана, затем переводит взгляд на меня.
– Недурно, фрайнэ Астра, недурно, – губы растягиваются в знакомой усмешке. Похоже, ничто не способно поколебать эту женщину, даже арест. – Я вам почти поверила… но невинный дикий цветок оказался более ядовит, чем кто-либо мог предположить, глядя на безыскусную его красоту.
– Фрайнэ Жиллес, вы хотели вернуться во дворец и увидеться с Его императорским величеством? – я жестом обвожу пространство вокруг. – Что ж, вы снова здесь и Его императорское величество перед вами. Вы желали поведать всю правду? Отныне возможностей для открытого, честного разговора у вас будет более чем достаточно. Стража? Ради вашей же безопасности. Не вы ли опасались, что узнай ваши кузены о нашей с вами встрече, и жить вам останется недолго?
– А в камере меня ожидают покой, защита и все известные удобства, – Мадалин одаряет одного из стражей ироничным взглядом.
– Неужели вы действительно ожидали, что после всего вами совершённого вас просто привезут во дворец, дозволят побеседовать с Его императорским величеством, а затем вернут ваше состояние и отправят в добровольную ссылку… куда вы хотели? В Целестию? Или в Эстилию? Маленькое поместье, где вы устроитесь со всеми возможными удобствами и проведёте отпущенный вам срок в достатке и удовольствии? – я качаю головой, удивлённая, что Мадалин и впрямь могла вообразить, будто мною настолько легко управлять, будто достаточно дёрнуть за верёвочку-другую, и я буду лишь послушно кивать, согласная со всем, что мне ни предложат. – Ни вам, ни всем Элиасам не была выгодна смерть Кассианы, но вот ведь незадача, никто из вас не сделал ничего, чтобы помочь ей, дать ей шанс выжить. Вы были в её покоях, держались поблизости в ожидании вестей, так отчего вы сразу не смекнули, что дело худо, когда Кассиана не вышла из спальни ни утром, ни днём? Почему вы переступили порог её опочивальни, только когда Марла решилась позвать на помощь, когда время было упущено безвозвратно? Вашим кузенам и дядьям умирающая девушка была уже без надобности, тут лишь бы свою шкуру сберечь да положение сохранить. Не приведи Благодатные правда вскрылась бы об их участии в этом позорном грязном дельце! Но вы, фрайнэ Жиллес, вы если не знали в точности, что происходит в спальне, то догадывались. И при том и пальцем не шевельнули, чтобы оказать Кассиане своевременную помощь.
– Я испугалась, – в голосе Мадалин ни тени страха.
– Или всё же ошиблись с дозировкой? – я изображаю недоверие.
– Нет, – следует твёрдый ответ.
– Умышленно или нет, но, тем не менее, в отношении Кассианы вы допустили страшную, фатальную ошибку… впрочем, мёртвая она причиняла меньше хлопот, нежели при жизни, не правда ли? Вы говорили, она не заслужила такой смерти, однако вы её обрекли и сделали это с гораздо большим пониманием ситуации, чем пытаетесь представить сейчас. А фрайнэ Верена? – Стефан стоит подле меня, достаточно близко, чтобы я могла ощутить, как он напрягся, подобрался при имени третьей жены. – Да, не вы решили её судьбу, не вы подписали ей смертный приговор и дали яд. В конце концов, если бы и тут что-то пошло не так, если бы она передумала, или выжила бы, или нашла кого-то другого, с кем поделилась бы своею бедой, то вас и злосчастный пузырёк должно было связывать как можно меньше нитей. Но кто-то же говорил с нею об этом, кто-то подвёл её к этой мысли. А кто бы это мог быть, кроме вас? Не кузен же Соррен проводил с молодой, робкой фрайнэ беседы на тему столь… необычную, если не сказать богопротивную. Если Верена даже на собственного супруга глаза не осмеливалась поднять, то с посторонним мужчиной и вовсе без нужды не заговорила бы и прислушиваться к нему не стала бы. Другое дело женщина, находящаяся при ней почти постоянно, старше её, опытнее, знающая лучше, что почём. И уж точно эта женщина должна суметь рассказать всё так, чтобы у впечатлительной доверчивой собеседницы и мысли не возникло, что её подталкивают к чему-то незаконному, идущему вразрез с волей её и богов. Едва ли кто-то ещё в её свите, среди стайки её ровесниц, а то и моложе, столь искусно владел своею речью. Вы плакали и молили фрайна Рейни о личной встрече с Его императорским величеством, потому что полагаете, будто слабая несчастная женщина скорее произведёт нужное впечатление на мужчину. Со мною вы то и дело упоминали мою дочь, вы не лили при мне слёзы – я всё равно им не поверила бы, – но открыто загоняли меня в угол, напирали на то, что из вас и ваших кузенов вы меньшее зло. Так отчего бы вам, разумеется, исключительно на пользу дела, не побыть ласковой, понимающей и сочувствующей с Вереной? Вам ведь не впервой помыкать и манипулировать жёнами Его императорского величества, разница лишь в силе давления и используемых словах. И ещё кое-что, фрайнэ Жиллес. Когда я очнулась после попытки отправить меня в объятия Айгина Благодатного, моя подруга заметила, что мы будто в Таирии какой находимся, где всякую трудность посредством ядов разрешают. Известно ли вам, что в изготовлении ядов Таирия, страна астрологов, алхимиков и отравителей, достигла неслыханных высот? Таирия далека от Франской империи, но некоторые таирские яды можно раздобыть и в этой части континента. Многие из них здесь известны разве что редким знатокам и невозможно определить, что человек пал жертвой той или иной таирской отравы.
