Сегодня утром я еще раз позвонил мистеру Витгенштейну и спросил его, не будет ли он так любезен дать четкий и честный ответ. Он сказал, что именно этим он вчера и занимался, и если иногда это выглядело немного странно, то именно потому, что он старался быть как можно более искренним. По его мнению, не для того мы встречались, чтобы расточать друг другу комплименты, скорее это должно походить на встречу врача с пациентом, где нужна полная откровенность. Он извинился за то, что мог произвести впечатление слишком упертого, на самом деле он считает, что твоя музыка ему подойдет. Он весьма признателен тебе за предложение показать ему отрывки из работы до ее завершения… Думаю, тебе стоит попробовать[495].
В считанные дни Бриттен закончил первые наброски и принес показать их Паулю. После хорошего «австрийского» ужина он сообщил: «Я провернул сделку с Витгенштейном. Мы с ним поужинали, все прошло гораздо лучше, чем я боялся. С ним гораздо легче общаться в одиночку! Я даже начал этюд, который, думаю, будет очень хорош»[496]. Сестре Бриттен написал: «Мне сделал заказ мужчина по имени Витгенштейн… он платит золотом, так что я возьмусь»[497].
Какое-то время отношения между композитором и заказчиком шли гладко. Бриттен закончил черновик работы к 12 августа, всего через неделю после того, как Пауль прибыл в Гавану. В октябре Пауль играл партию фортепиано наизусть и, кажется, был доволен, но автор и исполнитель были разделены — Пауль не мог въехать в США, а Бриттен боялся ехать на Кубу, иначе ему тоже могли запретить вернуться в Штаты. Эта ситуация больше расстраивала пианиста, чем композитора. Бриттен организовал исполнение работы на двух фортепиано для известного дирижера Симфонического оркестра Цинциннати, Юджина Гуссенса, который был так впечатлен, что немедленно написал Хайнсхаймеру: «Совершенно блестящая работа, и снова подтверждает тот факт, что Бриттен выдающийся молодой человек в современном музыкальном мире»[498].
Пауль (ему было уже пятьдесят три года), улетел из Гаваны во Флориду 10 февраля 1941 года, а Хильда (двадцать пять) и дочери Элизабет (пять) и Иоганна (три) и фройляйн Ролли (пятьдесят пять) через три дня последовали за ним на корабле. На посадочных документах напротив фамилии Хильды грубой рукой сотрудника иммиграционной службы было нацарапано: «В заявлении мужа указано, что у него на счету 200 000 долларов, а у нее серьезное нарушение зрения, почти полная слепота». В Америке они с девочками переехали в уютный дом в Хантингтоне на Лонг-Айленде. «Приятное место, — говорил Пауль, — с видом на залив и очаровательным садом, где я посажу клубнику и красную смородину. Самое главное, что он всего в десяти минутах от пляжа»[499]. Всю оставшуюся семейную жизнь Хильда жила с детьми на Лонг-Айленде, а Пауль — в квартире на Риверсайд-драйв на Манхэттене, он приезжал к ним по выходным и на школьные каникулы.
В Хантингтоне Хильда гордо заявила, что снова беременна. Пауль очень хотел сына и обрадовался новостям. Его отношения с Бриттеном начали портиться. Как и в случае со Штраусом, Корнгольдом, Равелем и Шмидтом, Пауль обвинил композитора в том, что оркестр играет слишком громко. Бриттен, заявил он, типичный современный композитор, который «нехорошо себя чувствует», если ему не позволяют довести партию оркестра до абсурда; «бессмысленно бороться с вашим оркестром, — писал он, — ревет как лев… оглушающий шум… Нет такой человеческой силы, чтобы фортепиано соревновалось с четырьмя горнами, тремя трубами, тремя тромбонами и двойными деревянными духовыми инструментами, и все одновременно производят шум»[500]. Молодой композитор сначала стоял на своем и отказывался вносить изменения. Премьеру произведения, в итоге названного Diversions, назначили на январь. Пауль должен был играть с Филадельфийским оркестром под руководством венгерского дирижера Юджина Орманди. Бриттен написал английскому издателю: «Мы слегка повздорили с герром фон Витгенштейном по поводу моей работы — если я в чем-то разбираюсь, так это в оркестровке, так что я сопротивляюсь. Он действительно старый зануда»[501]. Неудивительно, что Питер Пирс согласился: «Витгенштейн глупо и упрямо придирается к оркестровке Diversions и пытается переманить Орманди на свою сторону. Значит, будет череда тактичных, но твердых писем от Бена»[502].
«Наша битва», — вслух говорил Пауль: несколько недель они переписывались, но противная сторона не шла ни на малейшие уступки. Возмущаясь тупиковой ситуацией, Пауль снова написал Бриттену:
В венском музее я видел ужасное орудие, которое использовалось в Средние века — оно выглядит как легкое кресло, но когда вы в него садитесь, ваше тело зажимает с обеих сторон, и вы не можете выбраться. По-немецки это называется Fangstuhl. Я думал сколотить такой Fangstuhl, потом пригласить вас, усадить в него и выпустить из тюрьмы, только когда вы согласитесь внести в ваш концерт все изменения, которые я захочу предложить[503].
В конце концов композитор согласился на несколько маленьких изменений, но потом ужасно о них жалел. Премьера состоялась в Филадельфии 16 января 1942 года. Бриттен согласился прийти, только чтобы «услышать, как Витгенштейн разрушает мои Diversions»[504]: он был вне себя из-за тех измененияй, что пианист внес в его работу. Все рецензии, за исключением одной, были довольно благосклонными — самым влиятельным был критик Линдон Мартин из Philadelphia Inquirer:
Однорукий пианист, чей правый рукав пуст, а левая рука с волшебным мастерством летает по клавиатуре, вчера взбудоражил публику Филадельфийского оркестра в Академии музыки блестящим виртуозным исполнением, которое стало бы триумфом и для чрезвычайно одаренного артиста, который пользуется всеми десятью пальцами[505].
