их примкнуть к нашему делу. Я доставала деньги... Мне очень хотелось поехать в Харперс-Ферри, чтобы выступить вместе с массой Брауном, но тут вдруг я заболела и надолго слегла. Здоровье у меня, мисси, не очень крепкое, это только на вид я такая здоровая... Едва встала с постели, еще слабая, я села на поезд и поспешила туда, где вот-вот должна была начаться схватка, но было уже поздно. В Нью-Йорке на вокзале люди расхватывали газеты и читали вслух. Так я узнала, что восстание подавлено, а масса Браун взят в плен и его будут судить.
— Значит, ты была не только Моисеем, а еще и генералом Табмэн, — задумчиво, без улыбки, проговорил Турчанинов. — Скажи, Гарриэт, сколько же всего людей ты вывела в Канаду?
— Около трехсот человек, сэр. А на Юге была девятнадцать раз.
Турчанинов поднялся с койки.
— Ну, уже поздно. Отдыхайте, — сказал он неграм. — Проводи меня, Наденька.
Они окунулись в пахучую темноту ночного леса и медленно пошли под высокими спящими деревьями. Пройдя несколько шагов, Иван Васильевич остановился у какой-то повозки без лошадей, присел на опущенную к земле оглоблю, потянул жену за руку.
— Сядь. Я не хотел говорить при всех.
— А что такое? — встревожилась Надин, садясь.
— Да ты не волнуйся, Наденька, пустяки. — Он охватил ее тяжелой рукой за плечо и ласково привлек к себе, коснулся губами теплого выпуклого лба. — Мне просто хотелось поговорить с тобой. Ведь я же всем делюсь... Понимаешь, мне кажется, Бюэллу не понравилось, как я сегодня говорил на совещании.
— А что ты говорил?
— Я критиковал «Анаконда-план». Его придумал сам Мак-Клеллан. Понимаешь, он предлагает окружить всю территорию мятежников, постепенно стягивать кольцо и таким образом задушить Конфедерацию. Как удав душит свою жертву.
— А почему это плохо, Жан? — Она прижалась к нему, ощущая тепло сильного родного тела, знакомо пахнущего табаком, по́том и кожей. Костры за деревьями постепенно угасли, люди расходились спать.
— Ну как ты не понимаешь! — воскликнул с некоторой даже досадой Иван Васильевич. — Это же сплошной, растянутый на тысячи миль фронт, который требует огромного перевеса сил. Противник может прорвать его в любом месте, и тогда все летит к черту, весь этот гениальный план... Ты знаешь, как называют газеты Мак-Клеллана? «Молодой Наполеон»! Ха! «Молодой Наполеон»!.. Борзописцы несчастные!
— Неужели этого никто, кроме тебя, не понимает?
— Я не знаю, душа моя, понимают или нет, но все почтительно слушали Бюэлла, как он разглагольствовал насчет этой самой «Анаконды», и молчали. А я не могу так. Совершается громадная преступная глупость, которая будет стоить лишней крови, лишних ненужных жертв, — и я должен молчать?
— Но ведь другие полковники и генералы молчали? — негромко сказала Надин.
— Это их личное дело. А я не желаю быть ни дураком, ни подлецом-подхалимом.
— Нет, ты неисправим, Жан! — вздохнула Надин, отстраняясь от мужа. — Непременно нужно испортить отношения с людьми, от которых ты зависишь! Ведь Бюэлл до сих пор хорошо к тебе относился. Ты получил командование бригадой.
— Не Бюэлл, так другой бы дал мне бригаду, — угрюмо проворчал Турчанинов. — На войне, дитя мое, карьеру делают быстро. Либо голова в кустах, либо грудь в крестах.
— И сильно он рассердился? — с тревогой спросила Надин, помолчавши.
— Кто? Бюэлл? Да нет, Наденька. Сделал только кислую мину и заговорил о другом. Пожалуйста, не волнуйся! — успокаивал Иван Васильевич жену, досадуя на себя: к чему затеял этот совершенно ненужный разговор, который только огорчил ее и растревожил?
Сильно покривил душой Иван Васильевич, рассказывая, как отнесся командующий армией к его выступлению. Если бы на самом деле так было! Но в действительности произошло все совсем по-другому. До сих пор не мог забыть Турчанинов ни изменившегося лица, с которого разом смахнуло всякую улыбчивость, ни резкого тона командующего армией, когда он, прервав его на полуслове, поднялся на ноги и заявил, что здесь не конгресс, а штаб действующей армии и что офицер должен беспрекословно выполнять приказы высшего командования, а не пускаться в какую-то неуместную критику, ни общего недружелюбно-осуждающего молчания, каким встретили горячую турчаниновскую речь собравшиеся военные люди...
Он стал прощаться с Надин.
— Только береги себя, Жан, милый, — сказала она умоляюще. — Не лезь в огонь. — И, разомкнув обвивавшие его шею руки, отступила на шаг, перекрестила по-русски.
ХАНТСВИЛЛ
Южный городок Хантсвилл, которым предстояло овладеть, лежал при железной дороге, связывающей Мемфис с Чарлстоном на Атлантическом океане. На подходах к нему пути заранее были разрушены конфедератами. Эшелоны не дошли до станции, головной поезд остановился среди равнины, и вылезшие из вагонов офицеры увидели перед тихо шипящим паровозом взорванные, торчащие кривыми клыками рельсы и поваленные столбы с обрывками телеграфных проводов.
...Подгоняя жеребца, Турчанинов ехал рысью по дороге вместе с начальником штаба и несколькими конными ординарцами.
Издали доносилась частая ружейная стрельба. Разгораясь больше и больше, постепенно она превращалась в непрерывный, ожесточенный, перекатывающийся из края в край сухой треск, в котором тонули гулкие сдвоенные и тоже непрерывные пушечные удары. Сражение кипело за лысым пригорком, куда всползала истоптанная гуртами скота дорога. Навстречу на повозках, запряженных мулами, везли тяжелораненых. Слышались стоны. Легкораненые шли сами, в одиночку и группами. Далеко были видны белые, наспех забинтованные головы и руки.
— Пленные! — сказал, глядя вперед, майор Блэк.
Под охраной трех пехотинцев — два по бокам, один сзади — медленно приближалась нестройная, понурая колонна безоружных людей в широкополых шляпах и серых куртках. Человек двадцать пять — тридцать их было. Когда поравнялись, Турчанинов спросил идущего в первом ряду офицера южан, какого они полка. Офицер в порванном мундире, высокий, молодой, — голова забинтована, просочилось вишневое пятно, — глядел в сторону, не отвечал на вопрос.
— Я спрашиваю, какого полка? — повысил Иван Васильевич голос.
Пленный продолжал молчать, непримиримо сжав запекшиеся губы.
— Вы плохо воспитаны, молодой человек, — сказал Турчанинов. — Когда спрашивают, полагается отвечать. Тем более когда спрашивает старший по чину.
Конфедерат поднял на него горящие, лютые глаза. Сипло сказал:
— С северянами я разговариваю только пулей или клинком.
— Первый Чарлстонский
