цене унции золота за папку. Это был дерзкий поступок – выложить на свободную продажу такие работы.
В этих офортах Гойе удалось… приблизить графический стиль работ к их содержанию. Это означает, что его линии и штрихи, его свет и тени, его пятна, композиции, контрапосты фигур… его изобразительные средства… обрели свободу… в известном смысле тоже стали чертями и ведьмами. А черти и ведьмы стали линиями и штриховками.
Окончательного единства стиля изображения и его содержания (извините за это сомнительное разделение, форма и стиль произведения и есть его главное содержание) Гойя добился – в фресках на стенах «Дома глухого», так называемых «Черных картинах», которые были еще в девятнадцатом веке перенесены со стен на холст и сейчас висят в большом зале музея Прадо… Эти работы постаревший Гойя делал ТОЛЬКО для себя. Писал их прямо по штукатурке.
Они – его главный месседж… не людям… Творцу. Обвинительный лист демиургу, создавшему несовершенный мир и сложившему с себя ответственность за его обитателей.
…
Свое отношение к процессам инквизиции Гойя наглядно продемонстрировал на Капричос 24 (ил. 71, «Никто [ей] не помог»). На листе изображена едущая на осле еретичка, осужденная на огненную смерть. Руки ее связаны, на шею надето специальное ярмо, тело сверху обнажено, на голове – конусообразная позорная шапка. Позади нее едут два инквизитора (или судьи) со зверскими лицами. Внизу – радующийся чужому несчастью, возбужденный предстоящей казнью народ. Комментарий Прадо кажется двусмысленным, ироничным: «Они преследуют эту святую женщину до ее смерти. После того, как они подписали ей смертный приговор, они устраивают ей триумф. Она заслуживает этого… они поносят ее и попусту теряют время. Никто не может устыдить того, кому нечего стыдиться».
Но в самом офорте никакой двусмысленности нет, только сочувствие к невинной, которую религиозные садисты везут на казнь, и презрение к трусливому и глупому народу, который всегда стоит на стороне палачей, даже когда тайно сочувствует жертве.
Почти на всех офортах Гойи народные лица – уродливые, грубые, почти звериные. Ощеренные собачьи морды [советская толпа моего детства]…
Мир – Козлиный луг.
Только страдание – как у этой осужденной – превращает его обитателей в людей.
Но ее сожгут.
Он надулся.
…
Лист Капричос 45 (ил. 72) имеет подпись – «Много чего можно пососать». Звучит по-русски неприлично. Речь тут идет, однако, о гораздо более серьезных вещах, чем минетные страсти. На офорте изображены три колдуна. Рядом – корзинка… не с яблоками или грушами, а с другим, милым дьяволу, угощением – мертвыми детьми. Ведьмак справа с толстенной нижней губой (похожий на восточного человека) подает другому, слева, похоже монаху, коробочку с угощением. Делится опытом.
Что в ней? Заколдованные конфетки? Ядовитые орешки?
За ними – еще один жуткий тип. В воздухе, как и полагается, два нетопыря.
Мертвые детки в корзинке – результат действия дьявольских конфет на беременную женщину.
Жутковатая сцена демонстрирует торжество зла. Его безнаказанность и подлость.
Прадо комментарий к этому офорту: «Достигшие восьмидесятилетнего возраста сосут маленьких детей, те, которым меньше 18 высасывают взрослых. Кажется, люди только для того и рождаются, чтобы из них высосали все соки».
Особую пикантность придает этому офорту то обстоятельство, что «сосательные конфеты в изящных коробочках» продавали в той же парфюмерной лавке на улице Десенганьо, что и офорты Гойи. Одно из значений испанского слова Десенганьо – «разочарование».
Сосите, сосите, это полезно для вас.
…
Следующий лист, Капричос 46 (ил. 73, «Коррекция» или «Выговор») можно назвать продолжением Капричос 45. На нем тот же, «восточный» колдун-лакей, (обратите внимание на его нижнюю губу) кланяется ведьмаку-господину, похожему на «монаха» с Капричос 45, только пасть он тут закрыл и состроил надменную и брюзгливую «овечью» морду. Кроме них, тут еще целая компания колдунов – и наземных и летающих. Молящаяся старуха в черном – то ли ведьма, то ли просто старая грымза, читающий третье издание «Некрономикона» старикан, две кошмарных «кумушки» (у одной заплыл глаз), жуткий тип, отдаленно похожий на Гойю, несколько летающих чудовищ, маски…
Не думаю, что, царапая лак на медной доске, Гойя сознательно «закладывал» в это изображение какой-то особый смысл… полагаю, он свободно импровизировал на тему, разыгрывал и дальше свою графическую мистерию, и только закончив, понял сам, что нарисовал. Прекрасный офорт.
Комментатор Прадо комментирует это изображение так: «Без выговоров и нравоучений нельзя преуспеть ни в какой науке, а ведовство требует особого таланта, усердия, зрелости, покорности и послушания Великому ведьмаку, который заведует колдовской семинарией Бараоны».
Этот комментарий – «антифраза», в которой саркастический автор нарочно утверждает то, что хочет опровергнуть.
Гойя изобразил тут семинарию демона Бараона… примерно так же выглядит любое собрание адептов какого-либо культа. Так выглядели, например, наши семинары по марксистко-ленинской философии и комсомольские собрания в МГУ семидесятых. Хотя и одежды были другими, и язык, и темы, и лица. Но суть и цель этих сборищ была та же. Продемонстрировать преданность и покорность вождям, возбудиться ненавистью к врагам, коллективно их разоблачить, унизить и наказать, извести…
Сосите, сосите, это полезно для вас. Жидкость черна, горька и тошнотворна…
И крылатые чудовища летали в огромных светлых аудиториях. Только видел их я один.
…
На Капричос 47 (ил. 74, «Из уважения к мастеру») – пять ведьм-монашенок различной степени уродливости преподносят младенца в дар рогатому дьяволу, или настоятельнице, многозначительно застывшей в правой части офорта как истукан или сфинкс.
Рогатая дама – женский вариант Бараона.
Левой руки у трупика, которого ведьма («старуха-процентщица») так нежно прижала к щеке, нет – возможно это и есть младенец, умерший и погребенный без крещения. А рука его отрезана и используется как факел.
Похожих старух я видел в русских церквях. Иногда – в обличье нищенок у входа в церковь, иногда – внутри, в обличье прихожанок. Те же ужимки, жесты… та же фанатичность… только у русских верующих бабушек на лица надета еще одна, дополнительная, особенно мерзкая гримаса – кликушеской слащавости. Которая, впрочем, очень быстро пропадает в известных случаях и заменяется на тупую, разнузданную злобу…
Он надулся.
…
На Капричос 57 (ил. 75, «Родословная») лысый, уродливый, большеголовый и богатый жених положил голову на колени пышногрудой обманщицы-невесты в лисьей или волчьей маске. В меру уродливая подруга читает ему ее родословную. Скорее всего – фальшивую. Пишет что-то в книге… Может быть, по ходу дела вписывает несуществующих родственников. Позади них – горбач с носом дона Базилио или Панталоне, несколько людей с темными лицами, льстец и светский лев в экстазе (от наглости вранья)…
Смахивает все это на маскарадную шараду.
Мастерски показано – желание
