руку и повела к недавно погоревшему Вознесенскому собору, на восстановление которого Елена Стефановна пожертвовала свои жемчуга. Обойдя собор, они спустились в каменный подклет и вошли в тесную каморку. Здесь царил полумрак, воздух был затхлым, как в каменном склепе. Вдоль стены стоял топчан с тюфяком, набитым соломой. В одном углу висела черная от копоти икона, в другом стояло нужное ведро.
— А мыться где, сестра? — растерянно спросила Елена.
— Ты мне не сестра, ты — сука-еретичка! — прошипела монахиня.
Двери захлопнулись, звякнула щеколда, и все стихло.
…Потянулись дни, недели, месяцы. Первое время Елена Стефановна умоляла о встрече с государем, потом стала просить отпустить ее к отцу. Но все просьбы оставались без ответа. О судьбе сына она ничего не знала. Кормили узницу «хлебом скорби и водой покаяния». Княгиня старела на глазах, ее цветущее тело высохло, кожа покрылась язвами, но она продолжала упрямо цепляться за жизнь.
Однажды ночью дверь кельи тихо открылась. Вошли двое мужчин. Первый накрыл голову узницы подушкой, второй держал ее за ноги. Убедившись, что княгиня не дышит, так же тихо покинули келью. Наутро при дворе объявили, что государева сноха Елена Стефановна умерла «нужной смертью».
Глава 9. Пульса де-нура
1
В жарко натопленной посольской избе дьяк Федор Васильевич Курицын держал над свечой письмо от аббата маленького монастыря в предгорьях Альп, под личиной которого скрывался магистр могущественного Братства святой каббалы. На листе вощеной бумаги между безобидных строчек о погоде и книгах постепенно проступал текст тайного послания. «Возлюбленный брат Теодор! — писал магистр. — Полагаю, ты уже извещен о том, что великий князь Литовский повелел изгнать из своих владений всех иудеев. Этим нелепым и бесчеловечным поступком он лишил крова сразу несколько тысяч литовских евреев, среди которых есть и приверженцы нашего Братства. Их судьба не может оставить нас равнодушными, поэтому Братство будет благодарно тебе, если ты поможешь несчастным изгнанникам обрести приют в твоей стране. Заранее благодарю тебя и да воссияет над нами Божественный свет!»
Кинув письмо в изразцовую печь, Федор Васильевич глубоко задумался. О намерении литовского князя «выбить всю жидову из своей земли» он, разумеется, знал от своих осведомителей. Догадывался Федор Васильевич и о причинах, побудивших обычно оглядчивого Александра Ягеллончика принять столь жестокое решение. Гонения на евреев, начавшиеся в Испании и Португалии, рано или поздно должны были докатиться до Литвы. К тому же вся литовская шляхта погрязла в долгах перед ростовщиками-иудеями, и теперь эти деньги можно было не возвращать. Но главная причина заключалась в том, что многие еврейские купцы были связаны с Московией выгодной торговлей и теперь, когда надвигалась новая война с Россией, Александр Ягеллончик опасался заполучить в их лице тайных союзников своего тестя[39].
Общая беда сплотила евреев, заставив забыть о былых распрях, и теперь они вместе искали пути спасения. Первым отозвался турецкий султан Мехмет II, охотно принявший еврейских врачей и искусных ремесленников, за которых он язвительно поблагодарил князя Александра. Несколько сотен изгоев согласился принять в Риме папа Александр VI Борджиа. Но это была лишь капля в море. Огромные толпы евреев, выселенных из Бреста, Тракая, Гродно, Луцка и Киева, скопились в приграничных городках и местечках, ожидая своей участи.
Посольский дьяк Федор Курицын не сомневался, что предприимчивые евреи не только смогут прижиться в России, но и принесут немалую пользу новому отечеству. Но как убедить в этом государя? Когда-то Иван Васильевич послушливо следовал его советам, но, увы, охлаждение, которое началось между ними после того досадного промаха с утерей государева титула в мирном договоре с Литвой, с тех пор только усилилось.
Ведь это он, Федор Курицын, вкупе с боярами Ряполовскими и Патрикеевыми уговорил государя сделать ставку на союз с Литвой, закрепив его браком правителя Литвы Александра с дочерью великого князя Еленой Ивановной. Да и сам государь тогда был доволен тем, что его заклятый враг превратился в союзника, пусть даже временного и ненадежного.
Но теперь настроение великого князя круто переменилось. Накопив силы, он готовился отвоевать юго-западные русские земли, когда-то захваченные Литвой у поверженной Ордой Киевской Руси. Для самого Курицына такой разворот означал в лучшем случае неминуемую опалу, а в худшем — плаху или тюрьму. Если уж государь не пощадил родных братьев и самых ближних бояр, то что ему худородный Федька Курицын! Почуяв слабину бывшего государева любимца, встрепенулись давние недруги. Великая княгиня Софья Фоминична никогда не простит братьям Курицыным их ретивой приверженности Елене Волошанке и Дмитрию-внуку. Ведавший сыском дьяк Васька Мамырев только и ждет любой промашки своего старинного врага. Ненавидят посольского дьяка церковные владыки, и эта их ненависть многократно усилилась после истории с землями Юрьева монастыря.
А дело было так.
Сопровождая великого князя в поездке в Великий Новгород, Федор Васильевич был приятно удивлен образованности и понятливости игумена Юрьева монастыря Кассиана. В доверительной беседе посольский дьяк намекнул ему, что государь недоволен Новгородским архиепископом Геннадием Гонзовым и уже ищет ему замену. Так почему бы тебе, отец Кассиан, не занять его место? Вот только сначала придется доказать государю свою преданность. Как? Очень просто. Надо, чтобы твоя обитель по своей воле отдала часть своих земель для испомещения государевых слуг. Стране нужны воины, да и негоже монахам обременять себя мирскими хлопотами, их дело молиться за нас, грешных.
Получив согласие Кассиана, уже видевшего себя во главе дома Святой Софии, Федор Васильевич тотчас известил об этом великого князя. Вскоре большая часть юрьевских земель перешла в казну, а государево войско пополнилось сотнями служилых дворян. Таким хитроумным способом Федор Васильевич вернул себе расположение своего патрона, но зато вызвал новый приступ ненависти церковных владык, понимавших, что юрьевскими землями дело не кончится. Геннадий Гонзов и волоцкий игумен Иосиф теперь в глаза и за глаза славили братьев Курицыных как отъявленных еретиков и требовали у государя их отставки. А между тем ссориться с церковью великому князю было сейчас несподручно, потому как в грядущей войне он являл себя защитником утесняемых православных Литвы.
Федор Васильевич хорошо изучил великого князя и не сомневался, что тот пожертвует им ради государственной пользы. И потому теперь, когда его собственная судьба висела на волоске, было бы опрометчиво просить государя открыть границы для литовских евреев. Он живо представил себе его настороженное лицо, мол, с чего это вдруг ты за евреев хлопочешь, аль и впрямь в жидовскую ересь впал, как про тебя попы говорят? К тому же после
