чувствовал себя способным на великие экспромты. На одной из дверей он прочитал табличку: «Кабинет зам. по хозчасти».
— Ого, мы попали в солидное учреждение. Люблю солидные учреждения. Ничто в них не напоминает о бренности.
— Виталий Петрович, пойдемте, нас ждут, — взмолилась Валя.
Ему захотелось поцеловать ее в большие посиневшие глаза — именно здесь, в этом пустынном коридоре, но Виталий со страхом вспомнил, какой он был навязчивый. Не испугалась ли она его в лесу? Не стал ли он ей противным — молящий, совершенно неостроумный?
— Опять «вы» и опять «Виталий Петрович», — заметил он и решительно потащил ее к приоткрытой двери в конце коридора.
Так он и думал! Уставленные хрусталем столы. Откупоренные бутылки, которые только наклонить к рюмкам — и пойдет журчание. Легенькая официантка порхала между столов — то вилочкой брякнет, то рюмочкой дзинькнет. Она увидела их и еще издали защебетала:
— Вы уж извините, немножко задержались. Мы рассчитывали попозже… Вы уж извините! Через десять минут все будет готово.
— Мы спешим, — заявил Карпухин, и эта сорвавшаяся с языка правда придала ему уверенности.
— Вы уходите? — испугалась девушка. — Прошу вас, подождите одну минуточку! — Она подбежала к крайнему столу и разлила в две рюмки вино и коньяк, — Вы певцы?
— Нет, — не моргнув ответил Карпухин, — мы эксцентрики…
— Как жаль, что я не посмотрела. И художник Васильев был? Вам понравилось у нас на «Огоньке»?
— Чудесно! Знаете ли — гостеприимно, радушно и как-то от всего сердца. Кстати, что это за учреждение?
— Санаторий, — удивленно ответила она, — «Красный Октябрь».
— Ах да! — припомнил Карпухин. — Понимаете ли, мы сегодня выступали в школе, в воинской части и в банно-прачечном комбинате. Все перепуталось. А что касается Васильева, то он, как всегда, был великолепен. Он привез с собой свои последние работы из цикла «Затаенное дыхание». Это про любовь. Ему хотелось доставить сюда пятиметровую скульптурную группу, но автоинспекция не разрешила.
— Очень жаль. Пожалуйста, выпейте, если спешите, — вздохнула девушка.
— С удовольствием, — Карпухин подтолкнул упирающуюся Валю к столу. — У нас, видите ли, сегодня — как это по-старинному? — помолвка… Поэтому моя женщина очень смущается.
— О, я поздравляю вас и желаю вам всего самого, самого… — официантка расцвела улыбкой, прижала к груди руки и кивала высокой прической, испорченной кружевным венчиком.
— Спасибо, — прошептала Валя. — Но он все шутит…
Виталий выпил коньяк и съел кусочек лимона.
— Дорогая, нам надо спешить.
Валя, натянуто улыбаясь официантке, пригубила вино.
Их уже искали по лесу. Бас Глушко был слышен от самого санатория.
— Я напишу ей письмо, — каялся Карпухин. — Понимаешь, такой экспромт… Не мог удержаться.
— А фамилия?
— Напишу на имя зам. по хозчасти, пусть удержит с меня стоимость рюмки коньяка.
У костра они увидели Аллу. Та тоже их заметила и крикнула:
— Пришли-и! Эй, они пришли!
Из кустарника, ломая сучья, вышел Глушко. Через несколько минут мелькнул огонек сигареты Великанова.
— Ты, Карпухин, индивидуалист и очковтиратель, — заявил Саша. — Где дрова?
Увидев вязанку, которая показалась ему миниатюрной, он расхохотался.
— Ночь, полная целомудрия, — заметил Карпухин, оглядывая небо. — Святая, дисциплинированная ночь…
— Спроворим водочки? — хмуро предложил Великанов. — И монаси приемлют.
Он сел и стал разливать вино. Себе налил в стаканчик из огурца. Настроение у него было скверное. Из головы не выходил разговор по телефону с Тониной теткой.
— Я свою норму знаю, — предупредил Карпухин. — Перевыполнять ее не буду, за это не платят.
Великанов плеснул ему. Виталий запел какую-то песню, кончавшуюся словами:
Раввины
на равнине
с брамином
пьют бромиды.
— Ты от воздуха окосел, что ли? — участливо спросил у него Сашка и подбросил в костер сушняка.
Около Карпухина, тихая и таинственная, сидела Валя Филимонова.
Пообещать ей вечное счастье,
луну и звезды и цветы ни снегу —
весь стандартный перечень
поглупевшего поэта
Сзади немилосердно трясло, но это всякий раз переставало быть неудобством, когда Тамара хваталась за его плечи. В машине было темно и шумно. Единственным трезвым человеком, не считая шофера, оказалась артистка драмтеатра. Она сидела впереди и время от времени молчаливо интересовалась, не плохо ли ее мужу. Но мужу было хорошо. Рядом с ним притихла симпатичная гимнастка, которой на «Огоньке» аплодировали, наверное, больше всех. Когда жена поворачивала голову, муж наклонялся вперед к сиденью, а когда она успокаивалась, он прижимался к гимнастке, благословляя темноту, и длинную дорогу, и свою бедную супругу, не выносившую тряски на задних сиденьях.
Аккордеонист оставил свою музыку и пел без сопровождения: для аккордеона не хватало места. Кое-кто подтягивал, но втора была пьяной, и скоро певцы замолкали.
Васильев прижал к себе Великанову. Она не сопротивлялась, только со смехом спрашивала: «Ну что, что?» Он отвечал дурашливо — в таких случаях лучше без гонора. Прошли времена Роксаны и Сирано, когда успех зависел от красивой фразы.
— Пойдешь ко мне? — шепнул он.
А ей все равно. Точнее, ничего не оставалось, как согласиться, потому что где-то внутри жгла тоска, и сама она не знала, что ей нужно и зачем она приехала в этот город. Она хотела отвести его руку, но вместо этого пожала горячие, нетерпеливые пальцы.
Въезжали в город, машина пошла плавно, стали часто останавливаться у перекрестков. Аккордеонист замолчал. Воспользовавшись тишиной, стал читать стихи поэт, по профессии бухгалтер. Но никто его не слушал, хотя все сидели тихо. После выпитого, от сознания, что дома жены будут выговаривать за лишнюю рюмку, а мужья будут навязчивыми и противными — от всех этих перспектив наступала депрессия. Поэт, не дочитав стихотворения, вышел, когда машина поравнялась с «Детским миром». У Великановой мелькнула мысль попросить шофера остановиться у гостиницы, где она все еще жила, но ей показалось, что там остановки запрещены, и она промолчала. За мостом не очень твердо выпрыгнул из машины аккордеонист. Он помахал рукой и пошел, что-то насвистывая. Шофер спросил, куда ехать теперь. Артисты жили далеко, и Васильев сказал, что они с Тамарой Ильиничной, пожалуй, выйдут у магазина. Артистка усмехнулась, как могут усмехаться понятливые женщины, уверенные в собственном счастье. Она вышла из машины, пропустила Васильева и Великанову и высокомерно кивнула им на прощанье.
Васильев зашел в магазин и вернулся с двумя бутылками вина. Сквером они прошли через площадь, свернули у библиотеки в сторону, на ту самую улицу, по которой Великанова несколько недель назад шла со своим мужем к кладбищу. Ничто в ней не дрогнуло от этих воспоминаний. Она шла, уставшая от выпитого, от своей неожиданной тоски по устроенному углу с роялем.
