Боб навел ствол на правый глаз Ахилла и спустил курок. Глаз схлопнулся от вихревого следа влетевшей между веками пули и от уничтожения самого глазного яблока, голова дернулась от удара вошедшей, но не вышедшей пули.
Ахилл рухнул и растянулся на полу. Замертво.
Это не вернуло к жизни ни Недотепу, ни сестру Карлотту, ни всех тех, кого он убил. Страны мира не стали теми, что были до того, как Ахилл сделал из них строительные блоки, разрывая и складывая то, что хотел. Это не закончило войны, которые он начал. Бобу не стало от этого лучше. Нет радости в мести, и очень мало ее – в справедливости.
Но что есть, то есть: Ахилл больше не будет убивать.
Трудно было бы хотеть большего от пистолетика двадцать второго калибра.
20Дома
От: YourFresh%[email protected]
Кому: MyStone%[email protected]
Тема: Возвращайся домой
Он мертв.
Я – нет.
У него их не было.
Мы их найдем так или иначе до моей смерти.
Возвращайся домой. Никто больше не попытается тебя убить.
Петра летела коммерческим рейсом на заказанном месте, по собственному паспорту, под собственным именем.
Дамаск ликовал, потому что был теперь столицей мусульманского мира, объединившегося впервые за две без малого тысячи лет. Лидеры суннитов и шиитов объявляли о признании Халифа, а центром всего был Дамаск.
Но Петру радовало другое. Частично ребенок, созревающий у нее внутри, изменения, которые уже произошли в ее теле. Частично облегчение от снятия смертного приговора, который наложил на нее Ахилл давным-давно.
Но в основном это было головокружительное чувство: быть на краю полного поражения – и победить. Волна этой радости захлестывала Петру, когда она шла по проходу самолета, и колени подкосились. Она чуть не упала.
Шедший сзади человек придержал ее за локоть и помог выпрямиться.
– Вам нехорошо? – спросил он.
– Нет, я просто чуть беременна, – ответила она.
– Вам тогда надо бросить падать, пока ребенок не стал слишком большой.
Она засмеялась и сказала спасибо, потом закинула сумку на багажную полку над головой – спасибо, не надо, сама справлюсь, – и села на свое место.
С одной стороны, грустно было лететь одной, без мужа.
С другой стороны, весело было лететь домой, к нему.
Он встретил ее в аэропорту и приветствовал могучим объятием. Какие у него длинные руки. Он за эти несколько дней еще вырос?
Об этом ей думать не хотелось.
– Я слышала, ты спас мир, – сказала она, когда Боб ее отпустил.
– Не верь ты этим слухам.
– Мой герой.
– Я предпочел бы быть твоим любовником.
– Мой гигант.
В ответ он снова ее обнял и откинулся назад, оторвав Петру от земли. Она засмеялась, а он закружил ее вокруг себя, как ребенка.
Так делал ее отец, когда она была маленькой.
Так он никогда не сделает с их детьми.
– Отчего ты плачешь?
– Я не плачу, – ответила Петра, – просто у меня слезы на глазах. И вовсе я не плачу, это от радости, что я тебя вижу.
– Ты рада оказаться там, где деревья растут сами по себе, без посадки и орошения.
Через несколько минут они вышли из аэропорта, и выяснилось, что Боб прав, она действительно была рада оказаться не в пустыне. За годы, проведенные в Риберао, Петра поняла, что ее притягивает пышная природа. Ей надо было, чтобы земля вокруг жила, чтобы все зеленело, фотосинтез шел прямо на глазах у всех без всякой стеснительности. Растения едят солнце и пьют дождь.
– Хорошо дома, – сказала Петра.
– И я теперь тоже дома, – ответил Боб.
– Ты же здесь уже был.
– Да, но тебя здесь не было.
Она вздохнула и прильнула к нему на секунду.
Потом они сели в первое же такси.
Конечно, они поехали в комплекс Гегемонии, но не в свой дом – если только они еще могли считать его своим, поскольку отдали его, когда ушли со службы Гегемона тогда, на Филиппинах, – но прямо в офис Гегемона.
Питер ждал их там, и с ним Графф и Виггины. Объятия сменялись поцелуями, рукопожатиями и снова объятиями.
Питер рассказал Петре, что случилось в космосе. Потом Петру заставили рассказать о Дамаске, хотя она возражала, что ничего там особенного – просто город счастлив победой.
– Война еще не окончена, – заметил Питер.
– Зато они полны мусульманского единства, – ответила Петра.
– А дальше, – предположил Графф, – снова объединятся христиане и иудеи. В конце концов единственное, в чем они расходятся, это вопрос об Иисусе.
– Неплохо будет, – сказала Тереза, – если в мире будет меньше расколов.
– Боюсь, чтобы добиться этого, надо будет создать куда больше расколов, – возразил Джон Пол.
– Я сказала, что в Дамаске люди очень рады, а не что я думаю, будто это так и следует, – сказала Петра. – Есть признаки и грядущих бед. Один имам проповедует, что Индия и Пакистан снова должны объединиться под властью общего правительства.
– Мусульманского, конечно, – заметил Питер.
– Если им понравилось, что Вирломи сделала с китайцами, – сказал Боб, – их должно привести в восторг, на что она подвигнет индийцев для освобождения от Пакистана.
– А Питера вот что приведет в восторг, – добавила Петра. – Один иракский политик произнес в Багдаде речь, в которой недвусмысленно заявил: «В мире, где Аллах избрал Халифа, зачем нам нужен Гегемон?»
Все рассмеялись, но потом посерьезнели.
– Может, он и прав, – произнес Питер. – Может быть, когда кончится война, Халиф и станет Гегемоном – фактически, если не по названию. И что в этом плохого? Цель была – объединить мир без войн. Я вызвался это делать, но если кто-то другой достигнет этой цели, я не стану воевать, чтобы отобрать у него эту работу.
Тереза взяла его за руку, а Графф тихо засмеялся.
– Продолжай так говорить, и я пойму, почему все эти годы тебя поддерживал.
– Халиф не собирается заменять Гегемона, – сказал Боб, – или устранять в нем потребность.
– Да? – спросил Питер.
– Потому что ни один лидер не может привести свой народ туда, куда народ идти не хочет.
– Его народ хочет, чтобы он правил миром.
– Для этого ему нужно, чтобы весь мир был доволен его правлением, – пояснил Боб. – А можно ли сделать так, чтобы немусульманский мир был доволен, а ортодоксальные мусульмане не были этим крайне недовольны? На это напоролись китайцы в Индии. Можно проглотить страну, но она заставит тебя выблевать ее обратно. Извини, Петра.
