Жива.
И хорошо.
И значит, не зря…
— Признаюсь, мы перед вами в неоплатном долгу… — тон Вещерского изменился, исчезла из него всякая шутливость. — Мне самому бы… расслабился, поверил, что все под контролем… а что у глупой девчонки может оказаться серьезный боевой амулет. И что она решит им воспользоваться вот так, когда все очевидно кончено… и что сработает он в этаком месте, где и я собственную силу почти не ощущаю… первого уровня.
Неправда.
Ледяной шторм первого уровня и город уничтожить способен, не говоря уже о человеке. Но Демьян-то пока жив.
Вещерский выдохнул сквозь зубы, и звук получился тихим, шипящим.
— Она-то, конечно, свое получит, но вот… Вася бы погибла, — он толкнул створку, и окно распахнулась, впуская в палату горячий южный ветер. — И то повезло, что та, иная сторона, близка была… наши до сих пор не могут понять, почему так, не факт, что у них выйдет, но факт, что моя сила там, как и Марьина, и, полагаю, любых магов обыкновенных почти бесполезна. То есть не совсем… это как бежать в воде. Можно, но тяжко, медленно… Константин Львович обещался опытом поделиться, но у него исключительно целительского свойства, да… а самое поганое, что до последнего мгновенья я был уверен, будто контролирую ситуацию, что, случись надобность, я до любого дотянусь. А вышло… папенька грозится меня в Китай отправить, вразумления ради. Конечно, не Сибирь, но тоже радости мало… с другой стороны, Марье там должно понравиться.
Ветер пах сиренью и свободой.
Встать бы.
Подойти к окну. И распахнув его, дотянуться до тяжелых гроздей, наломать букет, как когда-то в дурной юности, когда на цветочные лавки денег не было.
Да и вообще…
Ей бы понравилось.
Наверное.
— Да… повезло… и что шторм ослабел, и что родовой амулет, пусть и не сработал в полную силу, но часть игл все же отсек… это первое. А второе — полыхни Марья без этого купола, боюсь, мы бы с вами ныне не беседовали, да… так и выброс получился слабеньким…
…или вот еще ромашек собрать можно. Неказистые простые цветы, но если с васильками, чтобы синие-синие, и с тонкими веточками подмаренника, чтобы огромным букетом, летним, душистым…
— В общем… дурак я.
Дурак.
И сам Демьян не лучше, потому что позволил втянуть себя. И ладно бы только себя. Ему рисковать привычно, а вот Василиса…
…некромант приходил тоже. Садился рядом и разворачивал газету, ею заслоняясь, так и сидел, и не понятно было вообще, что ему нужно было в палате. Правда, рядом с ним боль отступала.
И Демьян засыпал.
И спал долго.
Довольно.
Когда же у него получилось открыть глаза, некромант наклонился к ним и заглянул. Смотрел долго, не мигая, а потом отстранился и сказал:
— Повезло.
А там появился Никанор Бальтазарович, и тот, другой, оказавшийся морщинистым стариком, и другие люди, которых стало так много, что как только вместились в палату.
— С возвращением, — сказали Демьяну, а он хотел ответить, но не смог.
…потом стало легче.
Нет, боль вовсе не ушла, скорее попритихла, освоилась, позволив Демьяну надеяться, что когда-нибудь он поправится настолько, чтобы вовсе ее не замечать.
В первый день его осматривали.
Трогали.
Слушали.
Опутывали пеленой целительских заклятий. Мяли руки и ноги, и он чувствовал себя на редкость погано, этакою куклой, совершенно беспомощною, никчемною.
Потом его оставили в покое.
— Вот увидите, — заверил Никанор Бальтазарович напоследок. — Все-то пойдет много скорее…
И прав оказался.
На следующий день после пробуждения у Демьяна получилось сладить с пальцами, а там и с руками, пусть покрыты они были толстенными повязками. Повязки меняли дважды в день.
Было…
Неприятно.
— Это еще ничего, — Константин Львович самолично присутствовал при перевязках. — Помнится, как-то повезли нам солдатиков, которые после шрапнели…
…солдатиков было жаль.
Себя тоже, пусть и говорят, что жалость недостойна мужчины, но все же…
— …точно от ордена не отвертитесь…
Орден?
Об ордене Демьян не думал. Орден, если так, то без надобности ему. Почет, конечно, но он уже вышел из того возраста, когда орденов охота.
Да и…
Василиса появилась спустя три дня, когда Демьян почти и вправду поверил, что ждать далее не имеет смысла.
Она вошла.
И застыла в дверях, испытывая ту неловкость, которая возникает у человека здорового при виде больного.
— Здравствуйте, — сказала Василиса очень тихо. А Демьян ответил:
— Бесконечно рад видеть вас…
Можно было добавить что-то еще. И, наверное, даже нужно. Про то, что он ждал, хотя это ожидание ни к чему-то Василису не обязывает. И вовсе ничего ее ни к чему не обязывает.
Просто он ждал.
И дождался.
Ее вот.
И сладкого запаха сдобы, который она принесла с собой. И слабой улыбки. И этого вот искреннего беспокойства во взгляде. Молчания затянувшегося.
Тишины.
Выскользнула за дверь сестра милосердия, верно, поняв, что лишняя здесь. А Василиса сказала:
— Я принесла вам пирог. Я… хотела с черникой, но говорят, что еще не сезон, что подождать надо. Только… я сделала земляничный. Вы любите землянику?
— Теперь — несомненно.
— А раньше?
— Понятия не имею, — честно ответил Демьян. Раньше у него иных забот хватало, чтобы обращать внимания на подобные глупости.
Любит ли он землянику?
Кому это интересно.
— Потом… когда появится… я и черничный испеку. С миндалем и мятой, — она держалась за сумочку обеими руками. — Вы… вы только поправляйтесь.
— Обязательно.
Она кивнула.
И приблизилась. На шаг. И еще на один. Запах сдобы стал ярче, он окружал и эту женщину, и Демьяна. И следовало удержать ее, только Демьян совершенно не представлял, как.
Он вдруг совершенно растерялся.
И не иначе, как от растерянности, сказал:
— Выходи за меня замуж.
— Что? — Василиса тоже растерялась. И сглотнула. И ответила: — Я… могу тебя убить. У меня проклятье.
— А у меня на всю спину змей нарисован, китайский. И еще дерево. И… и во мне дыр больше, чем в канве для вышивки. Я знаю. Видел.
