— Проклятый дикарь! — завопила она и что есть мочи ударила маленьким кулаком по его лицу. — Ну что, получил, мерзкий ублюдок?
Он смотрел на нее и смеялся. Смеялся! Чонси снова набросилась на него, вонзая в его шею свои острые ногти. Чатка еще сильнее прижал ее к себе и принялся елозить влажными губами по ее шее. Чонси чуть не стошнило от отвратительного запаха у него изо рта. Она извивалась всем телом, стараясь освободиться от его цепких рук.
Все было бесполезно.
Он сорвал с нее блузку и юбку и бросил на пол. Чонси громко всхлипывала, выкрикивая сквозь слезы все ругательства, которые когда-либо слышала. Чатка сделал шаг назад и с гнусной ухмылкой оглядел ее.
Чонси замерла, слегка поеживаясь от страха и наготы. На ней остались лишь тонкое нижнее белье да высокие ботинки.
Он медленно оглядывал ее с ног до головы и неожиданно нахмурился. Затем попятился назад и что-то крикнул гортанным голосом. Когда к нему подбежала Крикет, он снова что-то сказал и кивнул в сторону Чонси.
Крикет ответила мужу, а потом пожала плечами. Чатка начал громко орать и размахивать руками. Затем неожиданно замолк и изобразил на лице невыразимый гнев и… отвращение. Отвращение! Грязный дикарь, от которого воняло хуже, чем от животного, выразил ей свое отвращение!
Чатка еще раз посмотрел на нее и вихрем выкатился из лачуги.
Чонси стояла неподвижно, совершенно не понимая, что произошло.
— Крикет, я…
— Ваша кровь, — спокойным голосом пояснила та. — Нехорошо для мужчин. Нечисто.
Кровь? Чонси опустила голову и увидела, что рубашка запачкана кровью. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Дикарь оставил ее, потому что у нее начались месячные!
— О Господи, — тихо прошептала она и опустилась на колени. — Я этого не вынесу.
— Нет плакать, женщина-демон, — попыталась успокоить ее Крикет. — Я принести тряпку, чтобы остановить кровь. Чатка не делать вас женой, пока вы не стать снова чистой.
Сидя на полу, Чонси почувствовала разочарование — значит, она не забеременела от Делани. Она прошептала его имя, уже ни на что не надеясь.
— Крикет, пожалуйста, позволь мне хоть немного помыться! Ведь никто не будет возражать!
— Вода холодная и нехорошая. У вас все еще кровь.
— Но я такая грязная! — Чонси схватила рукой прядь слипшихся волос и потрясла ими перед индианкой. — Я не могу больше выносить этого. Что же касается… всего остального, — добавила она, несколько смутившись, — то мне абсолютно безразлично. Это не имеет никакого значения.
— Я спросить Чатку завтра, — спокойно ответила Крикет и уселась на пол, скрестив ноги.
Два дня. Две ночи. Целая вечность. Чонси каждой клеткой своего тела ощущала грязь на покрытом шкурами полу. Ей даже казалось иногда, что она перестает быть человеческим существом и превращается в животное. Все это время она безвылазно находилась в хижине, выходя наружу несколько раз только по нужде.
— Крикет, — обратилась она к индианке, — поговори со мной. Мне кажется, что я схожу с ума.
— Чатка сказать мне не говорить, а только смотреть на вас.
— Пожалуйста, Крикет. Это невыносимо. Ну, скажи мне хотя бы, сколько вас в этом лагере.
— Восемь. Нет детей. Три женщины.
— А где же все остальные ваши люди? Из какого вы племени?
Крикет недоуменно смотрела на Чонси, явно удивляясь ее глупости.
— Другие индейцы копать золото для белых людей. Многие умереть. Чатка разозлиться и сбежать сюда, чтобы жить свободно. — В ее черных глазах блеснуло нечто, напоминающее гордость за мужа. — Мы, нисенаны, происходить от Уэма, великого вождя племени майду. Белый человек украсть наши земли, убить наших животных, уничтожить наши реки своим… — Она на минуту задумалась, вспоминая нужное слово.
— Шахтным оборудованием, — помогла ей Чонси.
— Сейчас здесь больше желтых людей, чем индейцев, — посетовала Крикет. — Уэма сдаться большому белому вождю, а Чатка спасать нас.
— Крикет, как Чатке удалось найти нас? Почему он привез меня сюда?
Та пожала плечами.
— Не иметь значения. Айвен очень сердится, но Чатка хотеть вас. Тамба очень злится. — Крикет стала вытаскивать из своих густых волос вшей и давить их ногтями.
Чонси опустила голову на руки и вспомнила Делани. Может быть, он когда-нибудь убил какого-то индейца? Ее глаза наполнились слезами. Английская леди сидит в грязной и вонючей лачуге в окружении дикарей! Можно себе представить, что сказала бы тетя Августа, если бы увидела ее в эту минуту.
Делани. Нет, он не умер. Она чувствовала, что ее муж жив. Но где же он? А может быть, она просто не хочет смотреть правде в глаза? Что, если Чатка убил его? Неужели ей придется остаться здесь навсегда и подвергаться насилию со стороны этого дикаря?
— Я сказать женщине-демону не плакать. Чатка не нравится это.
Чонси резко вскинула голову.
— Можешь передать своему Чатке, чтобы он катился ко всем чертям!
— Так лучше, — примирительным тоном сказала Крикет и снова принялась ловить вшей.
Вскоре Чонси утратила ощущение времени. Она ела, спала, просыпалась, снова ела и снова спала, все чаще видя во сне свое счастливое детство. А когда не спала, неутомимо разрабатывала план бегства. Но как она могла осуществить его?
— Крикет, — твердо заявила она индианке через день, — мне нужно помыться. Я уже не могу выносить своего собственного запаха.
— Мыться не есть хорошо, — решительно ответила та.
— Тогда я заболею и… умру.
Это произвело на индианку нужное впечатление.
— Вы не умирать, — сказала она. — Чатка не любить это.
— Я непременно умру, если ты не позволишь мне хорошенько помыться и не будешь выпускать меня хотя бы изредка на свежий воздух. Понимаешь, я обязательно умру, если ты не предоставишь мне некоторой свободы.
— Вы не умирать, — упрямо повторила та и тут же вышла из хижины.
«Наверное, я действительно выгляжу так, словно мне пора умирать», — с горечью подумала Чонси. Она была рада, что в этой халупе не было зеркала, иначе она умерла бы не от заточения, а от собственного отражения.
Когда Крикет вернулась через несколько минут, Чонси сразу же догадалась, что Чатка, по всей видимости, одобрил ее требования.
— Вы выходите во двор. Я с вами. Там солнечный свет и свобода.
— А как насчет помыться?
— Чатка говорить завтра.
Крикет связала ей руки какой-то веревкой и вывела из лачуги. Чонси глубоко вдохнула свежий воздух и увидела перед собой Тамбу. Та стояла, уперев руки в толстые бедра, и пожирала ее завистливым взглядом.
