Пролог
Гилдфорд, Суррей. 1852 год
— Мы прах и прахом останемся. Да упокоит Господь душу его…
Комки свежей земли монотонно и скорбно стучали по крышке гроба. На бурой земле ярко блеснула красная роза. Сейчас он уже с мамой.
— …Господь наш Иисус Христос возвестил, что все люди на земле рано или поздно присоединятся к вечному миру и покою…
— Нам очень жаль, Элизабет.
— Если мы хоть чем-нибудь можем помочь тебе, Элизабет…
— Умоляем Спасителя нашего взять к себе душу нашего дорогого друга сэра Алека Джеймсона Фитцхью…
— Твой отец был нежным, любящим человеком…
— Какая трагедия, Элизабет, какая жалость.
— Элизабет!
Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от навязчивых и вместе с тем мягких слов викария и невыносимых соболезнований многочисленных друзей своего отца. Прищурившись, она смотрела на мистера Пола Монтгомери, давнего друга отца и преданного адвоката, который откашлялся и с упреком воззрился на тетю Августу.
— Элизабет, ты должна быть более внимательной! — громким назидательным голосом промолвила Августа Пенуорти. — У мистера Монтгомери есть более важные дела, чем сидеть здесь и наблюдать за твоими мечтаниями! И не только у него, но также у меня и у твоего дяди!
— Простите меня, дядя Пол, — робко сказала девушка, не обращая внимания на тетю. Ведь тетя Августа пришла сегодня сюда исключительно для того, чтобы выслушать завещание покойного брата, — она была его единственной наследницей, кроме, конечно, его дочери. Она бросила быстрый взгляд на дядю Альфреда, который покрылся испариной, несмотря на довольный прохладный апрельский день. Ее отец презирал Альфреда Пенуорти, не без оснований считая его малодушным и ничтожным человеком, который даже стакан портвейна не может выпить без разрешения своей Гусей.
— Чонси, — мягко сказал Пол Монтгомери, впервые обращаясь к ней по прозвищу, — я хочу, чтобы у тебя была полная ясность насчет всего этого. — Он показал рукой на кипу бумаг, лежавших перед ним на отцовском столе. — Здесь очень мало что осталось. Боюсь, придется продать Джеймсон-Холл, чтобы расплатиться с кредиторами.
— Что?
Скрипучий голос тети Августы прозвучал настолько неожиданно, что Пол Монтгомери даже слегка вздрогнул и замолчал. Затем нахмурил брови и уставился на нее поверх очков.
— Мадам, — твердо заявил он, — сейчас я разговариваю с мисс Фитцхью.
— Алек умер без гроша в кармане? Вы это хотели сказать, сэр? Но это невозможно! Как он мог оказаться столь безответственным?
— Сэр Алек оставил небольшое наследство только для своих преданных слуг, мадам. — Мистер Монтгомери равнодушно пожал узкими плечами. — Элизабет, — снова обратился он к Чонси и его голос зазвучал так печально, что она чуть было не расплакалась, — к сожалению, твой покойный отец сделал за последние два года несколько… скажем так, весьма сомнительных вложений. Я всеми силами пытался отговорить его от подобных шагов и изъять свой капитал, но из этого ничего не получилось. Я также должен заявить тебе со всей откровенностью, что он не внес никаких изменений в свое завещание. Именно поэтому сегодня здесь присутствуют твои тетя и дядя.
Чонси изумленно уставилась на него, прекрасно понимая, что последует за этим. И все же она не выдержала и спросила:
— Что вы имеете в виду, дядя Пол?
Мистер Монтгомери неторопливо снял очки и стал протирать их носовым платком, стараясь не смотреть ей в глаза.
— Я хочу сказать, что он не предусмотрел необходимость опекунства над тобой до достижения двадцати одного года. Речь идет о своеобразной защите всего имущества, так сказать. Естественно, отец предполагал, что ты выйдешь замуж за сэра Гая Дэнфорта раньше, чем он отправится в мир иной. А раз так, то, значит, тетя и дядя будут твоими опекунами, поскольку являются единственными из ныне живущих родственников.
— Итак, — возмутилась Августа, — я буду кормить ее, одевать и ухаживать, не имея никакого дохода от поместья Алека!
— Послушай, дорогая, — робко вмешался в разговор дядя Альфред, — бедная Элизабет совершенно не виновата в том, что…
— Но мне через каких-то шесть месяцев исполнится двадцать один год, — резко прервала дядю Элизабет. — Дядя Пол, мне не нужны никакие опекуны! Да и что здесь опекать в конце концов?
«Даже если бы здесь было что опекать, неужели вы думаете, я бы позволила наложить на это жадные и загребущие руки своей тети?» — подумала она.
— Таков закон, моя дорогая, — медленно произнес Пол Монтгомери. — Но не буду скрывать, у тебя есть другой выход из положения.
Чонси опустила голову и живо представила Гая Дэнфорта. Он остро нуждался в деньгах и очень надеялся на приданое, которое обещал ему в свое время отец. Но оказалось, что никакого приданого нет и в помине.
— Нет, дядя Пол, — она старалась говорить как можно тверже, — у меня нет другого выхода. — Она поднялась, тщательно поправляя толстую шерстяную юбку. — Если у вас больше ничего ко мне нет, я пойду приготовлю вам комнату. Тетя Августа, вы с дядей Альфредом останетесь на ночь?
Тетя Августа молча кивнула, не проронив ни слова. Чонси быстро вышла из библиотеки, раздумывая над тем, не сожалеет ли ее тетя о смерти брата и о своих грубых словах в адрес племянницы. Осторожно прикрыв за собой дверь, она услышала гневный голос Августы:
— Это просто смешно! Почему мы должны брать на себя заботы об этой девушке? Она ведь почти старая дева! Теперь уж ни один порядочный джентльмен не захочет жениться на ней! Что мы будем с ней делать, позвольте спросить, мистер Монтгомери?
Чонси не стала дожидаться ответа дяди Пола. Она и так слишком много времени уделила своей тете.
— Мисс Чонси!
— Да, Конверс? — Она резко повернулась и чуть было не столкнулась с дворецким своего отца. Проглотив горечь обиды, Чонси постаралась сохранить спокойное выражение лица. «Всплески эмоций вполне допустимы для женщины, — говаривал ее отец, широко улыбаясь, — но это позволяет людям понять, о чем она думает. А это иногда ни к чему, верно?»
— Пришел сэр Гай, мисс. Он хочет видеть вас. — Заметив легкое сомнение в глазах Чонси, дворецкий сказал: — Если хотите, я скажу сэру Гаю, что вы сегодня никого не принимаете.
— Нет, Конверс, я приму его, — решительно заявила она. — Он в голубом зале?
— Да, мисс. С вами все в порядке, мисс Чонси?
— Разумеется. Пожалуйста, принеси чего-нибудь выпить. Нет, подожди, Конверс. Ничего не надо приносить.
Чонси остановилась на минутку перед большим зеркалом рядом с голубым залом. Бледное лицо в зеркале мало чем напоминало улыбающуюся и беззаботную Чонси Джеймсон Фитцхью. Позади нее находился огромный зал, массивные дубовые двери которого открывали широкий мраморный вход. Она окинула взглядом великолепный резной потолок, украшенный замысловатыми геометрическими узорами и геральдическими символами ее баронского рода, а потом перевела взгляд на каменный пол, покрытый дорогими турецкими коврами. Вдоль стен стояла массивная мебель, слегка потемневшая от времени и утратившая свой первоначальный красноватый цвет. На стенах висело средневековое оружие и рыцарские доспехи, свидетельствовавшие о былом могуществе рода Фитцхью. На всех предметах не было ни пылинки — слуги дома очень тщательно относились к своим обязанностям. Чонси закрыла глаза и на минуту вспомнила маленькую девочку, прятавшуюся за огромными рыцарскими доспехами. И вот теперь Джеймсон-Холл, который три поколения принадлежал роду Фитцхью, должен перейти в руки незнакомых людей. Она больше не увидит рыцарских доспехов, не сможет купаться в речушке, которая протекает неподалеку от дома, не будет больше часами болтать с отцом, уютно устроившись на полу около его кресла перед огромным камином. Она редко садилась в небольшое кресло рядом — кресло матери, красивой милой Изабель. Чонси почувствовала легкую дрожь.
