Смердит разлагающаяся плоть; Тоби едва сдерживает тошноту. Она поднимает полу накидки и одной рукой зажимает ее на носу. В другой руке у Тоби палка, которой она тычет в кабана; волны опарышей выплывают наружу. Словно гигантские серые рисовые зерна.
Слышится голос Зеба: «Представь себе, что это сухопутные креветки. Такое же строение тела». Тоби говорит себе: «Давай, у тебя получится». Для следующего действия ей приходится положить на землю карабин и палку от щетки. Она подбирает ложкой кишащих белых опарышей и перекладывает в контейнер. У нее трясутся руки; она роняет нескольких опарышей. В голове что-то жужжит, словно крохотные дрели, или это всего лишь мухи? Тоби заставляет себя двигаться медленнее.
Вдали слышны раскаты грома.
Тоби поворачивается спиной к лесу и идет по лугу обратно к дому. Она не бежит.
Она уверена, что деревья придвинулись ближе.
60
Рен
Год двадцать пятыйКак-то мы пили шампанское, и я сказала: «Давай сделаем себе маникюр». Я думала, что, может, это поднимет нам настроение. Аманда засмеялась и сказала: «Да, глобальная катастрофа — это очень вредно для ногтей». Но мы все равно сделали маникюр. Аманда выбрала розовато-оранжевый цвет под названием «мандариновое парфе», а я — «гладкую малину». Мы радовались ярким краскам и веселились, как дети на празднике. Я обожаю запах лака для ногтей. Да, я знаю, что он ядовитый, но он пахнет так чисто. Хрустящий запах, как у накрахмаленного белья. У нас в самом деле поднялось настроение.
Потом мы выпили еще шампанского, мне пришла в голову новая затея, и я пошла наверх. Там была только одна комната, в которой оставался человек — Старлетт лежала в нашей с ней бывшей спальне. Мне было ужасно жалко Старлетт, но я забила щели вокруг двери простынями, чтобы запах не выходил. Я надеялась, что микробы займутся своим делом, и Старлетт преобразится во что-нибудь другое. И поскорее. Я взяла из пустых комнат Савоны и Алого Лепестка биопленки-скафандры и костюмы, притащила их огромной охапкой вниз, и мы принялись их мерить.
Биопленки совсем высохли, так что пришлось смочить их водой и увлажняюще-питательной смесью. Но после этого они сразу скользнули на тело, как обычно, и я почувствовала приятное посасывание — это слой живых клеток костюма сливался воедино с моей кожей. А потом теплое щекотание — это пленка начала дышать. Как обещали этикетки, биопленка не пропускала «внутрь — ничего, кроме воздуха; наружу — ничего, кроме естественных выделений». На лицевой части даже обрисовывались ноздри. Многие посетители «Чешуек» предпочли бы голую кожу и шерсть, если бы это было совершенно безопасно. Но с биопленками они хотя бы могли не беспокоиться, что трахают какое-нибудь гноище.
— До чего классно, — сказала Аманда. — Вроде как массаж.
— Незаменимы для цвета лица, — сказала я, и мы еще посмеялись.
Потом Аманда надела костюм фламинго с розовыми перьями, а я — костюм журавлина, мы включили музыку и разноцветные прожектора, забрались на сцену и принялись танцевать. Аманда все так же отлично танцевала, она очень лихо трясла перьями. Но я к тому времени стала танцевать лучше ее, потому что меня специально учили, и еще я все время практиковалась на трапеции; и Аманда это знала. И мне это было приятно.
Конечно, эти танцы были совершенно дурацкой затеей; мы врубили музыку на полную громкость, и она разносилась по округе через открытую дверь, так что, если по соседству хоть кто-нибудь был, они не могли не услышать. Но я об этом не подумала. «Рен, ты не единственный человек на земле», — говорила иногда Тоби, когда я была маленькая. Она хотела сказать, что нужно считаться с другими. Но сейчас я действительно думала, что я последний человек на земле. Точнее, мы с Амандой. И вот мы в розовом фламинговом и голубом журавлиновом костюмах, со свежим маникюром плясали на сцене «Чешуек» под грохот музыки, бумц-бумц-бабадедумц, бам-бам-табам, и подпевали, словно у нас не было ни единой заботы на всем белом свете.
Музыкальный номер кончился, и послышались аплодисменты. Мы застыли как вкопанные. Я похолодела: мне вспомнилась Алый Лепесток, висящая на веревке от трапеции, с засунутой бутылкой, и у меня словно кончился воздух.
В зале оказалось трое мужчин — они, должно быть, незаметно пробрались в клуб. «Не убегай», — тихо сказала мне Аманда. Потом вслух, с улыбкой:
— Эй, вы живые или мертвые? Потому что если живые, то, может, хотите выпить?
— Красиво танцуете, — сказал самый высокий. — Как это получилось, что вы не заразились?
— А может, и заразились, — сказала Аманда. — Может, мы заразные и сами еще не знаем. А сейчас я выключу подсветку сцены, чтобы нам было вас видно.
— Тут еще кто-нибудь есть? — спросил самый высокий. — В смысле, мужчины?
— Насколько мне известно, нет, — ответила Аманда.
Она привернула подсветку сцены. «Сними лицо», — сказала она мне. Она имела в виду зеленые блестки, биопленку. Аманда спустилась со сцены.
— У нас осталось немного виски, или хотите, я сделаю вам кофе.
Говоря это, она сдирала собственную головную часть биопленки, и я знала, что она думает: нужен прямой зрительный контакт, как учил Зеб. Отворачиваться нельзя, потому что со спины на тебя набросятся скорее. Чем меньше мы будем похожи на блестящих птиц и чем больше на людей, тем меньше вероятность, что нас изувечат.
Теперь мне было лучше видно этих троих. Высокий, пониже и еще один высокий. Они были в камуфляжных костюмах, очень грязных, и, похоже, в последнее время слишком много бывали на солнце. На солнце, на ветру, под дождем.
И вдруг я их узнала.
— Шекки? — сказала я. — Шекки! Аманда, это Шекки и Кроз!
Высокий повернулся ко мне:
— А ты еще кто такая?
Он был не зол, а вроде как ужасно удивлен.
— Это я, Рен, — сказала я. — А это маленький Оутс?
Я расплакалась.
Мы все пятеро побежали навстречу друг другу, словно в замедленном повторе футбольной свалки по телевизору, и принялись обниматься. Мы все обнимались и обнимались и никак не хотели разжать рук.
В морозильнике нашелся какой-то сок оранжевого цвета, и Аманда намешала нам «мимозу» с оставшимся шампанским. Мы открыли несколько пакетиков соленых соевых орешков, разогрели в микроволновке пачку фальшивой рыбы и все впятером уселись у стойки бара. Мальчишки — я все еще мысленно называла их мальчишками — прямо-таки вдохнули еду. Аманда заставила их выпить воды не торопясь. Они не голодали — вламывались в супермаркеты и даже в дома, и ели восторгнутое, и даже поймали в силок пару кроликов и поджарили кусками на костре, как мы делали у вертоградарей в Неделю святого Юэлла. Но все равно они были очень худые.
Потом мы стали рассказывать друг другу, где были, когда нахлынул Безводный потоп. Я рассказала про «липкую зону», Аманда — про коровьи кости и пустыню Висконсин. Я сказала: удача слепа и нам обеим просто повезло, что мы были в одиночестве, когда все началось. Хотя Адам Первый любил говорить, что слепой удачи не бывает, потому что удача — лишь другое название чуда.
