Всё было готово к войне. Спешно собирались даточные деньги. Со всех сторон в Москву стекались отдельные отряды от помещиков, городов и монастырей. Ратные люди готовились уже к походу и делали последние распоряжения.
В чистенькой горнице домика Эдуарда Штрассе за столом сидел сам хозяин, Каролина и капитан Эхе. Последний был задумчив, и его глаза уныло глядели на Каролину, а грудь вздымалась от тяжких вздохов.
— Пей, пей, Иоганн, — сказал ему Штрассе, — а то уйдёшь на ратное дело, уж там так не посидишь!
— Где уж! — ответил Эхе. — Я, бывало, по три месяца сапоги не снимал, белья не менял. Сколько раз вместо постели в болоте лежал.
— Тяжёлое дело! — вздохнув, сказала Каролина.
— Это тебе, женщине, — задорно ответил Штрассе, — а я очень хотел бы на войну. Я хотел идти лекарем, но князь не пустил. Говорит, я в доме нужен!
— Ты? — и Каролина громко засмеялась. — Да ты бы на войне от одного страха умер. Послушай Иоганна только, что он рассказывает! — И она с восхищением взглянула на плотную фигуру Эхе.
Он тряхнул головой и воскликнул:
— Не знаю почему, а мне теперь очень неохота идти. Так тоскливо и скучно. А отчего? — он развёл руками. — Один я, никого у меня нет… никто не пожалеет… а скучно.
— И неправда! — пылко ответила ему Каролина. — Если бы вас убили, я глаза бы себе выплакала!
— Вы? — воскликнул Эхе, и его лицо озарилось улыбкой.
Штрассе кивнул головой.
— Она любит тебя, — сказал он.
— Каро…
— Дурак! — вскрикнула Каролина и, вспыхнув как зарево, выбежала из горницы.
— Го-го-го! — радостно заговорил Эхе. — Я её сам спрошу!
— Спроси, спроси! — засмеялся Штрассе.
Эхе бросился следом за Каролиной и нашёл её в кухне. Она стояла, уткнув лицо в угол. Эхе тихо подошёл к ней и притронулся к её плечу.
— Правда, Каролина? — спросил он.
— Глупости Эдуард болтает, а дураки верят.
Эхе совершенно смутился.
— А я думал…
— Что? — Каролина быстро обернулась, и Эхе увидел её сияющее лицо. — Что?
— Что вы согласитесь быть моею женой, — тихо сказал Эхе, робея от её лукавого взгляда, и замолк.
Каролина вдруг весело расхохоталась.
— Ах, глупый, глупый!
— Чего же вы? — смутился Эхе.
— Да, понятно, соглашусь!
— Да? Согласны? Ох! — капитан сразу повеселел и, обняв, поднял на руки Каролину. — Эдуард! — заорал он. — Она согласна!
Штрассе вбежал в кухню и захлопал в ладоши.
— Я говорил тебе! Я говорил! Они, девушки, все такие!
— Теперь запьём эту радость! — сказал Эхе и на руках понёс Каролину в горницу.
И в этот вечер не было счастливее этих людей.
А в это же время наверху, в своей светлице, тосковала боярышня Ольга, делясь своими горькими думами с верной Агашей. Неделю назад, ночью, в саду прощалась она с Алёшею. Он ехал по поручению её отца в Рязань и заклинал её подождать его возвращения. Как они оба плакали! Как целовал он её!..
— Если выйдет не по-нашему, сложу я под Смоленском свою голову! — сказал он Ольге, а она могла в ответ только крепко прижаться к его груди, говоря:
— Прощай, мой соколик!
И так и вышло. Вчера пришла матушка и сказала, что будут теперь всё к свадьбе готовиться, чтобы до похода дело окончить.
— Ах, Агаша, Агаша! Подумать боюсь даже, как Алёша вернётся! — воскликнула боярышня. — Что будет с ним!
— Полно, боярышня! — ответила более практичная Агаша. — Нешто он ровня тебе? Потешилась ты с ним в девическую вольность, а теперь и в закон пора. Смотри, князь-то какой красавец!
— Не смей и говорить ты мне этого! — рассердилась Ольга. — Не люб он мне… хуже ворога, татарина! Что с Алёшей будет? — заплакала она снова.
А княгиня Теряева и боярыня Терехова по приказу мужей спешно готовились к свадьбе. Ввиду событий и торопливости не собирались править её пышно, а всё же надо было хоть и к малому пиру приготовиться, а потом помещение молодым приспособить, приданое пересмотреть, одежды справить. Мало ли женского дела к такому дню! И, справляя всё нужное, женщины, по обычаю, лили слёзы, девушки пели унылые песни, а Ольга ходила бледная, как саван, с тусклым взором и бессильно опущенными руками.
Маремьяниха сердилась и ворчала:
— Что это, мать моя, ты и на невесту не похожа! Срамота одна!.. Словно тебя за холопа неволят.
— Хуже!.. — шептала Ольга.
VI Свадьбат Москвы надо было проехать до Коломны, от Коломны до вотчины князя Теряева да за вотчиной, проехав вёрст семь, свернуть с дороги в густой лес и ехать по лесу просекою до Малой речки, а там, вверх по ней, берегом, и открывалась тогда на полянке, у самой речки, что была запружена, старая мельница. Была она князем временно поставлена, когда строилась усадьба, для своей потребы, а потом заброшена. Плотину давно прососало, и она обвалилась, колёса погнили, и два жернова недвижно лежали друг на друге, покрытые паутиною и мхом. Изба и клети покосились на сторону, и эта старая мельница являла полную картину запустения снаружи, но внутри всё говорило о жизни и счастье.
Оживилась мельница в последние две недели. В клетях её поселились: в одной — старая Ермилиха со своим сыном-богатырём Мироном, в другой — три девушки: Анисья, Варвара да Степанида, безродные сироты, которых Влас отыскал в тягловой деревушке. А в самой избе две горницы со светёлкою обратились в пышные теремные горенки.
Чего в них не было!.. Дорогие ковры покрыли лавки, поставцы с хитрой резьбою, укладки с финифтью, образа в пышных окладах, а наверху, в светёлке, стояла кровать с горою перин, с богатым пологом. В углу у оконца стояли пяльцы, и, нагнувшись над ними, сидела Людмила. Её лицо немного побледнело, глаза стали словно больше, но вместе с этим какое-то строгое, покойное выражение лежало на лице, а во взоре светилось мирное счастье. Подле неё на низеньком кресле сидела пожилая женщина с некрасивым, сморщенным лицом и маленькими жадными глазами.
Некоторое время они сидели в молчании, потом пожилая женщина вздохнула и заговорила:
— Ох, и дура я, дура, что этой подлой Ермилихи послушалась, на корысть пошла, родную дочь продала словно бы!..
— Вы только добро мне сделали, маменька, — тихо проговорила Людмила, — без князя я умерла бы!
— Князя! А где князь-то этот? Не видела я его что-то! Завезли нас сюда, словно в разбойничье гнездо, а князя и в глаза мы не видели!
