— Капитан порта узнал что-нибудь? — спросила Молли после обеда.
— «Сервия» затонула в Магеллановом проливе.
Молли перестала мыть посуду.
— Может, он был на другом корабле.
— Может.
Но я не могу провести свою жизнь в гавани, встречая корабли. Я буду работать, просто работать, как это делала София. Лечить больных и стать своей в компании таких же лекарей — мне этого достаточно. Более чем достаточно, повторяла я, кутаясь в одеяло, чтобы согреться в холодной сырой ночи.
В ближайшие дни мне не придется спать в своей постели.
Глава шестнадцатая
Франческа
Утром, когда миссис Роббинс гоняла нас по анатомии, за мной прислала доктор Бьюкнелл — я нужна была ей в качестве переводчика.
— Она итальянка, это пока все, что удалось выяснить, — сказала мне доктор. — Болезненной комплекции, как вы видите. Пульс учащенный и, судя по всему, постоянные боли в брюшной полости.
Я подвинула стул ближе к кушетке и села так, чтобы девушке хорошо было меня видно. Моего возраста, худенькая, в простом ситцевом платье, какие обычно носят фабричные работницы. Она сказала, что ее зовут Франческа де Сантис, что она работает на фабрике мистера Леви на Баттери-стрит, пришивает карманы к брюкам, которые все называют синими джинсами. Ее акцент был настолько родным, что я едва не всхлипнула от нежности. Она из Абруццо и, похоже, в Америке совсем недавно, от нее веяло запахом нашей земли и нашего хлеба.
— Ее родные здесь? — попросила меня узнать доктор Бьюкнелл.
— Нет, никого нету, — ответила Франческа. — Я приехала к сестре, но она еще до того умерла от воспаления легких.
Когда я выразила ей сочувствие и сказала, что и сама оказалась в Америке совершенно одна, она придвинулась ко мне, словно впитывая мои слова.
— Давно вы в этой стране, Франческа? — спросила я.
— Кто вы? — прошептала она.
— Ирма Витале из Опи. Я учусь в медицинской школе.
— Опи? — выдохнула девушка. — Так близко от нас. Я из Сканно.
— Сканно! В ясные дни нам видно вашу деревню.
— И нам вашу.
Капли пота выступили у нее на лбу, когда она протянула мне бледную ладошку. Я крепко зажала ее в своей руке.
— Когда ты поправишься, Франческа, мы поговорим о доме. Мы все подроб…
Доктор Бьюкнелл легонько кашлянула.
— Симптомы?
— Франческа, доктор спрашивает, где у тебя болит.
Она указала на живот, пониже пупка, палец ее подрагивал.
— Вот здесь. Там что-то шевелится, как змея, и горит.
Я перевела, и доктор быстро записала это себе в блокнот, нервно дернув карандашом, когда за окном раздался взрыв смеха.
— Значит, боли перемежающиеся. Посмотрите, обложен ли язык. — Да, он обложен. — Спросите, чем она лечилась.
— Я пила воду с горчицей, чтобы вызвать рвоту, а потом один человек на фабрике посоветовал, что надо проглотить пули.
— Пули? — мысленно я ужаснулась. — Свинцовые пули?
— Да. Он сказал, что они надавят и закупорка раскроется. Я проглотила их и пошла домой, но потом, наверно, потеряла сознание. И кто-то привез меня сюда.
Доктор Бьюкнелл отшвырнула карандаш, когда я ей это перевела.
— Идиоты! Абсолютные идиоты! Не важно, давайте положим ее в постель. Попробуем обойтись без оперативного вмешательства.
Да, София тоже всегда говорила, что вскрыть живот означает распахнуть дверь для инфекции.
Франческа прижалась ко мне.
— Ирма, — прошептала она, — у меня кровь, когда я писаю.
Я перевела это доктору Бьюкнелл, и ее выразительное «эх» вызвало ужас у бледной, и без того перепуганной девушки. София никогда, ни одним мускулом не реагировала на то, что говорили ей пациенты. Теперь Франческа вцепилась в меня с отчаянной силой.
— Я умру? Больше не увижу Сканно? Я обещала маме, что приеду обратно.
— Мы позаботимся о тебе. Ты увидишь Сканно.
Франческа закрыла глаза.
Шепотом я спросила у доктора Бьюкнелл:
— Мы ведь поможем ей? Она поправится?
— Не давайте неосмотрительных обещаний, мисс Витале, — покачала головой доктор. — Мы сделаем все, что в наших силах.
С помощью Сюзанны я переодела Франческу в длинную льняную сорочку и дала ей немного бульону. Мы сделали ей на живот припарки и давали каломель, соду и пепсин. А еще морфий, чтобы снять боль, и будили ее — для регулярных испражнений, но всякий раз в моче я видела тонкие кровяные нити. Свинцовые пули не выходили. Я расчесывала ее темные волосы и пела песни, которые мы пели в Опи, но с каждым часом она все больше погружалась в обособленный мир, где надо всем властвовала только боль.
Утром следующего дня доктор Бьюкнелл привела студенток к постели Франчески, рассказала о симптомах и велела прощупать живот, почувствовать, какой он горячий и твердый.
— Непроходимость и обширная инфекция, — объяснила она им в соседней комнате. — Вероятно, дело в аппендиксе.
— И как это лечить? — спросила Сюзанна.
— Обычно просто дают опиум, чтобы пациент не мучался перед смертью. Но мы можем, по крайней мере, хотя бы попытаться устранить гнилостные последствия инфекции. Организм молодой, дальше, возможно, справится сам. Я вызвала мистера Бенджамена.
Пухлый, щеголеватый молодой человек вскоре явился — при нем была банка, накрытая марлей, и там, в мутной воде, неторопливо плавали пиявки.
— Самые лучшие экземпляры, доставлены из Франции, — гордо заявил м-р Бенджамен. — Это последние из той партии, они уже страшно изголодались. За каждую плачено по пятьдесят центов.
Он осмотрел Франческу, прослушал ее и даже обнюхал.
— Ну, тут, я полагаю, понадобится с десяток.
— Тогда и ставьте десять, сэр, — сказала доктор Бьюкнелл, — и, пожалуйста, поскорее.
Мистер Бенджамин аккуратно извлек из банки пиявку, нежно приложил к животу Франчески и поглядел, как она там устроилась. Затем достал еще одну, и еще — пока весь ее живот не оказался усеян черными кровожадными закорючками. Они радостно подрагивали, присосавшись к бледной, вздутой коже.
— Где-то с час будут питаться, — заявил он и достал тоненький сборник стихов, которые намеревался читать, пока его алчные подопечные утоляют свой аппетит.
Франческа пробормотала что-то, но не проснулась. Когда пиявки перестали подрагивать, он с легкостью отодрал их и сложил в деревянную коробку. Выкинет в нашу помойку, сказала мне доктор Бьюкнелл. Пиявочники высшего разряда используют этих тварей лишь единожды, свежие — для каждого пациента.
