Свет «свирепо набрасывается на тебя; он проницает тебя насквозь. Это была не та картина, которую просто видишь, нет, она выжигалась в тебе навечно. Хотелось, чтобы это скорее кончилось...», — описывает Исидор Айзек Раби свои ощущения в лагере, удаленном от нулевой точки на шестнадцать километров. Неподалеку от Раби в песке лежит Фил Моррисон, косясь сквозь черные очки в сторону нулевого пункта, и чувствует «слепящий жар» на лице, «как будто открыл раскаленную печь». Как и Фейнман, он тоже поначалу видит лучистое фиолетовое свечение, которое объясняет себе как рефлексы взрыва от земли и всего окружающего. Только потом он наблюдает через сварочные очки светящийся яркой белизной круг там, где только что стояла башня. Кен Бейнбридж напуган «неожиданной силой жара на моем затылке». Благодаря горизонтальной трещине в защитном стекле Джек Эби, ассистент Эмилио Сегре, поневоле видит молнию невооруженным глазом. Резкая белая линия в поле его зрения на мгновение сводит его с ума.
В Compacia Hill одна родственная душа Фейнмана тоже исполнена отваги наблюдать взрыв бомбы без защитной маски. Роберт Сербер, изобретатель прозвища «Толстяк» для имплозионной бомбы, видит еще до грандиозной белой вспышки «желтый жар». Его глазам потребовалось полминуты, чтобы оправиться от этого шока. Это световое шоу разворачивается в полной тишине.
На крыше северного бункера стоит Берлин Брикснер. Тридцатичетырехлетний фотолаборант сделал в Лос-Аламосе беспримерную карьеру. Для сегодняшнего события он разработал специальную бронированную высокоскоростную камеру, которая в секунду протягивает тридцать метров пленки. Он официальный фотограф и оператор испытания Тринити, и в его распоряжении пятьдесят пять кинокамер и фотоаппаратов. Они стоят за круглыми бронированными иллюминаторами северного бункера. А здесь, наверху, на крыше бункера он установил свой «Митчелл», большую 35-миллиметровую кинокамеру, с какими работают и знаменитые режиссеры в Голливуде. «Митчелл» водружен на пулеметную подставку вместо штатива. Эта камера — как и все остальные — включается от таймера Джо Маккиббена. Физики теоретического отдела предупреждали его, что в такой опасной близости к башне радиоактивное излучение может затуманить его пленки, а то и вовсе засветить. Поэтому группа Брикснера оснастила два необитаемых железобетонных бункера всего в восьмистах метрах от башни свинцовым стеклом толщиной тридцать сантиметров. Камеры, установленные за тем стеклом, тоже получают сигналы от таймера Маккиббена из южного бункера. Все аппараты рассчитаны на свет в десять солнц.
Брикснер — единственный наблюдатель, получивший разрешение смотреть прямо на вспышку сквозь сварочное стекло. «Митчелл» включился за тридцать секунд до нуля. Брикснер держит руку на поворотной рукояти. Но тут же цепенеет, ошеломленный: «Весь фильтр светится как солнце, и я ослеп. Я отвернулся в сторону. Горы Оскара сияли, словно ясный день. Завороженный, я смотрел, как поднимается этот невероятный огненный шар... пока до меня не дошло: ты же фотограф. Ты должен это зафиксировать». Брикснер дергает поворотную рукоять «Митчелла» вверх и еще успевает с легким опозданием захватить этот спектакль в цветном изображении «текниколор». Черно-белые же камеры за свинцовым стеклом зафиксировали на пленке каждую миллисекунду.
Вспышка превращается в ослепительное желтое полушарие прямо над поверхностью пустыни — «как взошедшее наполовину солнце, разве что раза в два больше». Достигнув максимального диаметра в восемьсот метров, это солнце оставляет позади себя кратер. Змеи, суслики, ящерицы, лягушки — все живое стерто с лица земли. Земля кипит так, что вокруг светящегося полушария вздымается темная корона из сокрушенной в прах материи. Полушарие угрожающе отрывается от земли и превращается в огненный шар. Несколько сотен тонн песка испаряется. Материя всасывается внутрь шара, бурно перемешивается с радиоактивными частицами и затем снова изрыгается комьями никогда доселе не виданного зеленоватого и слегка лучистого стекла.
Эмилио Сегре и его ассистент Джек Эби должны зафиксировать излучение продуктов ядерного расщепления. К потере двух приборов Сегре был готов еще тогда, когда закреплял их на аэростате заграждения всего в полукилометре от нулевого пункта. В течение одной миллисекунды они еще успевают передать некоторые данные на главный пульт в южный бункер по проводу с двойной экранировкой, прежде чем испарятся в атомной вспышке.
Через полминуты после взрыва огненный шар все еще слишком ярок, чтобы наблюдать его подъем невооруженным глазом, сообщает Эдвин Макмиллан, находившийся в Compacia Hill. Сооткрыватель плутония оценивает размеры шара, зависшего на высоте около шести тысяч метров, в полтора километра. Задымление усиливается, и от этого черно-красный шар постепенно бледнеет, зато в игру вступает «чрезвычайно примечательный эффект»: вся поверхность шара секунд пять светится в синих и фиолетовых тонах. Виктор Вайскопф, находящийся в лагере, объясняет это явление тем, что «облако отдает в воздух гамма-излучение». Процесс расщепления ядер высвобождает, по приблизительным расчетам, триста шестьдесят радиоактивных изотопов, которые борются в облаке за свое краткосрочное существование. Вайскопф оценивает величину радиоактивности на этот момент «в тысячу миллиардов кюри». Эта чудовищная активность распада, должно быть, и вызвала явления синего свечения. Один кюри — это излучение, которое дает один грамм радия. В утренних сумерках этого летнего дня в пустынном воздухе Нью-Мексико мечутся в ураганном вихре продукты расщепления, которые соответствуют активности миллиона тонн чистого радия.
Между тем огненный шар становится облаком чада, которое с землей соединяет толстый темно-коричневый столб дыма. Макмиллану эта фигура напоминает бокал. Луис Альварес, ответственный за высокоточные капсюли-детонаторы бомбы Тринити, смотрит на весь этот спектакль сверху. Он стоит на коленях в кабине бомбардировщика В-29 между первым и вторым пилотами. Бомбардировщик пролетает на высоте в восемь тысяч метров. Из его перспективы шар вновь приобретает полукруглую форму и становится похож на «надутый ветром парашют». Когда Альваресу удается заглянуть в дыру в его куполе, он видит могучий ствол из коричневого дыма и пыли, который соединяет «парашют» с землей. По всему его куполу расходятся темные линии. Вначале они напоминают Альваресу «меридианы, которые сбегают от полюса к экватору». Однако их можно было трактовать и как пластины под шляпкой гриба. Так он и написал: «Эта фигура уж очень походила на гигантский гриб».
Джорджа Кистяковского обратный отсчет времени застает в утренних сумерках на крыше южного бункера. Профессор химии хоть и уверен, что его взрывные линзы сработают безукоризненно, но он никак не ожидает эффекта, намного превышающего тот, что был седьмого мая при взрыве ста тонн тротила. Тем больше он захвачен масштабом происходящего и не может оторваться от зрелища света «ста солнц» над пустыней. Он настолько поглощен созерцанием облака-гриба, что воздушная ударная волна, налетевшая через тридцать секунд после вспышки, застала его врасплох и сбила с ног.
Всего в нескольких метрах от него стоит Франк Оппенгеймер рядом со своим братом Робертом. Первые слова брата после взрыва Франк не запомнил. Но ему кажется, что они наперебой заверяли друг друга: «Сработало! Сработало!».
