Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
Гривано с трудом подавляет смешок.
— «Изумрудная скрижаль»? — восклицает он чересчур громко и тут же с тревогой оглядывает коридор в обоих направлениях, а затем, приблизившись к Тристану, продолжает шепотом: — Вы, должно быть, шутите? Какую конкретно фразу в этом тексте вы имели в виду?
— Само его название, — отвечает Тристан. — Слово «изумруд». Древние греки, как и римляне после них, называли так любой отполированный камень зеленого цвета: изумруд, зеленую яшму, зеленый гранит. Плиний писал о том, как император Нерон, будучи слаб зрением, наблюдал гладиаторские бои с помощью изумруда. Наши историки привыкли считать этот предмет линзой, но я полагаю, что это было сферическое зеркало из полированной яшмы. Более того, я не исключаю, что текст «Изумрудной скрижали» был изначально высечен на поверхности такого же зеркала, которое потом затерялось в хаосе смутных веков. Кроме того, зеркальное отображение упомянуто и в тексте скрижали — «то, что вверху, аналогично тому, что внизу», — то есть зеркальность играет ключевую роль в процессе Великого Делания.
По ходу этой речи воодушевление в его голосе убывает — но не как признак возникающих сомнений, а скорее из-за того, что ему просто неинтересно лишний раз говорить о вещах, которые он считает само собой разумеющимися. Гривано глядит на него в изумлении. Каждый образованный человек — от Суэца до Стокгольма, от Лиссабона до Лахора — знаком с содержанием «Изумрудной скрижали», даже если считает ее богопротивной ересью, подлежащей осуждению и запрету. Каждый ученый муж, стремящийся постичь тайное знание, помнит наизусть все тринадцать загадочных фраз этого текста. И тем не менее за всю свою жизнь — даже за две жизни, если считать отдельно османскую и франкскую, — он ни в одной из множества прочитанных книг не встречал упоминаний или хотя бы туманных намеков на то, что сейчас так непринужденно излагает Тристан. Впервые с момента их знакомства Гривано посещает мысль, что его милейший друг, возможно, не просто эксцентричен или безрассуден, а по-настоящему, глубоко безумен. Знает ли об этом Наркис? И почему тот настоятельно советовал Гривано первым делом по прибытии в город свести знакомство именно с Тристаном?
Между тем Тристан о чем-то задумался. Кашлянув, Гривано привлекает его внимание.
— Это все, что вы хотели мне показать?
— Не все, — говорит Тристан. — Есть еще вот это.
И он открывает дверь в кладовую, загроможденную пыльными корзинами и бочонками. На столе посреди комнаты горит лампа, освещая буковый денежный ларец. Тристан снимает через голову шнурок с ключом, отпирает замок и поднимает крышку ларца.
Тот доверху наполнен монетами: серебряными дукатами и золотыми цехинами. Больше тысячи, если судить по размерам ларца. Закрыв и заперев его, Тристан вручает ключ Гривано.
— Это для зеркальщика, — говорит он. — Пожалуйста, передайте ему деньги, а мне принесите мое зеркало.
Положив на стол недоеденный бутерброд, Гривано берет ключ, надевает его на шею и прячет под одеждой. Потом, взявшись за ручки ларца, пытается его приподнять. Ничего не выходит.
— Позже, когда вы будете покидать палаццо, вам помогут Гуго и лакей, — говорит Тристан. — О моем проекте им почти ничего не известно. Кроме того, они люди надежные и умеют держать язык за зубами. Я чрезвычайно благодарен вам за помощь в этом деле, Веттор.
Он наклоняется к столу и гасит лампу.
Гривано успевает доесть остатки бутерброда, пока они торопливо шагают по коридору. Вновь слышатся звуки лютни и теорбы; в главном зале слуги снимают нагар со свечей, а гости к этому времени уже переместились в салон.
— Поспешим, — говорит Тристан. — Тут есть один человек, с которым я хочу вас познакомить.
Большинство гостей собралось вокруг двух музыкантов, хлопками и возгласами подбадривая импровизацию, которая постепенно становится все более виртуозной, чуть ли не выходящей за грань возможного. Лютнист играет так, словно у него на руках есть дополнительные пальцы. Гривано видит ритмично покачивающийся длинный гриф теорбы, но сами музыканты заслонены от него слушателями.
Тристан ведет его через комнату к приоткрытым окнам, впускающим внутрь легкий бриз со стороны Гранд-канала. Там стоят и беседуют два человека, в одном из которых Гривано с досадой узнает синьора Мочениго. Когда они подходят ближе, в неярком свете проступает недовольное и заговорщицкое выражение на слегка дегенеративном лице нобиля.
— И вы всерьез утверждаете, — слышит Гривано его слова, адресованные второму человеку, — что во Франкфурте не встречали ни одного человека, по наставлениям Ноланца овладевшего его так называемым искусством памяти?
Его собеседник, рослый и дюжий сиенец, не выглядит особо впечатленным гневными интонациями Мочениго, но все же он с облегчением и благодарностью улыбается, заметив новых людей на подходе.
— Дотторе де Ниш! — говорит он. — Как всегда, ваше появление заставляет всех нас казаться еще уродливее, чем мы есть на самом деле.
Мочениго раздраженно фыркает и удаляется.
— Мессер Чиотти, — говорит Тристан, — позвольте вам представить дотторе Веттора Гривано, недавно приехавшего к нам из Болоньи. Дотторе Гривано, это мессер Джованни Баттиста Чиотти, который, возможно, вам уже известен как владелец «Минервы», лучшего книжного магазина в нашем городе.
Они обмениваются поклонами. Гривано действительно успел наведаться в магазин Чиотти, о котором был наслышан еще до отъезда из Болоньи и который тогда же задался целью непременно посетить. Там на полках обнаружилось на удивление много книг, связанных с тайным знанием, — книг, которые он не рискнул бы открыто пронести по улице.
— Для меня удовольствие и честь познакомиться с вами, — говорит Гривано.
Ответ Чиотти заглушается восторженными криками. Лютнист ускорил темп вдвое против басовых переборов теорбы, летая пальцами по грифу так стремительно, что за ним почти невозможно уследить. Импровизацию завершает какой-то совсем уже невероятный пассаж, после чего гремят аплодисменты; а когда они начинают стихать, слышится отдаленное «браво!» проплывающего мимо палаццо гондольера, и это вызывает дружный смех собравшихся.
Гости поздравляют исполнителей и постепенно расходятся по залу. Только теперь Гривано удается разглядеть лютниста, который, похоже, сосредоточил все внимание на огрубелых кончиках своих пальцев.
— Это было нечто особенное, — замечает Гривано. — Кто он такой?
— Впервые его вижу, — говорит Тристан. — Музыкант незаурядный, согласен.
— Он ученый прежде всего, — говорит Чиотти. — Приехал к нам из Пизы. А игре, думаю, он научился у своего знаменитого отца, который, увы, недавно умер. Великолепный был лютнист.
Ноланец стоит перед камином и что-то обсуждает с академиком, который, видимо, будет официально представлять его публике; рядом с ними держится и молодой немец.
— Мессер Чиотти, — говорит Тристан, — помнится, при нашей последней встрече вы сказали, что нуждаетесь в услугах человека, умеющего читать и писать по-арабски. К тому же осмотрительного и не болтливого. Вы все еще испытываете такую нужду?
Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
