В тот же день Вашингтон прибыл в Филадельфию. Вечером он ужинал в «Сити-Таверн», окруженный офицерами и горожанами. В таверну вошел молоденький большеглазый офицер во французском мундире, но с шарфом генерал-майора через плечо. Сразу выхватив взглядом величественную фигуру Вашингтона, возвышавшуюся надо всеми остальными, подошел быстрым четким шагом и изящно подал письмо от Джона Хэнкока. Главнокомандующий узнал, что податель сего, Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Лафайет, прибывший в июне в Южную Каролину на борту оснащенного им корабля «Виктуар» («Победа») с грузом провианта, производится в генерал-майоры и поступает в его распоряжение. Француз имел при себе и рекомендательное письмо от Бенджамина Франклина: тот советовал оберегать молодого маркиза, имеющего важные связи, от опасности и всячески сдерживать его порывы отличиться на поле брани. Ну и что теперь с ним делать? Лафайет не хотел быть генералом на бумаге и попросил себе двух адъютантов и дивизию. Вашингтон обошелся с ним учтиво, предложил для начала стать его собственным адъютантом и завтра же выехать вместе с ним для осмотра укреплений на реке Делавэр.
Лафайету еще не исполнилось двадцати. Это был пылкий юноша-идеалист из древнего аристократического рода крестоносцев, маршалов и полководцев. В 12 лет он остался круглым сиротой и обладателем одного из крупнейших состояний во Франции; в 15 родственники устроили его брак с юной Адриенной де Ноайль. Брачный договор подписал сам король Людовик XV. Молодой маркиз, неловкий и неуклюжий, не был царедворцем: он был искренним и неприкрыто стремился к славе, но славе честной и благородной. Находясь в своем полку в Меце, он узнал о борьбе американских колоний за независимость и сразу загорелся этой идеей. Осенью 1776 года в Париже он посещал собрания тайных обществ (как Вашингтон и Франклин, он был масоном), где аббат Рейналь говорил о правах человека и осуждал рабство. Французские офицеры осаждали американских посланников Бенджамина Франклина и Сайласа Дина, добиваясь от них рекомендаций для получения командного поста в Америке. В отличие от них, Лафайет был готов пойти на риск, чтобы «делать дело». 20 апреля, несмотря на королевский запрет, он отплыл из Франции в Америку и 13 июня высадился неподалеку от Джорджтауна. Во Франции этот безрассудный, но храбрый поступок вызвал почти всеобщее одобрение.
В пути Лафайет изучал английский и военную стратегию. «Счастье Америки тесно связано со счастьем всего человечества», — уверял он в письмах жену. То, что он увидел по прибытии, его не разочаровало: в Америке все люди братья, здесь нет нищих и даже тех людей, кого во Франции называют крестьянами. Но это первое впечатление подкорректировал смотр Континентальной армии, который Вашингтон устроил через неделю после их первой встречи. Маркиз увидел 11 тысяч плохо вооруженных и худо одетых людей. «Нам даже неловко показываться офицеру, только что прибывшему из французской армии», — смущенно сказал ему генерал. «Я приехал сюда не поучать, а учиться», — ответил Лафайет.
Их отношения сразу сделались дружескими. Как писал Лафайет жене, главнокомандующий, «окруженный льстецами и завистниками», нашел в новом адъютанте «искреннего друга, которому мог без опаски поверять свои самые тайные мысли и который всегда говорит ему правду». И всё же ему постоянно казалось, что Вашингтон ему не доверяет. Его напористости и амбициозности противостояли сдержанность и выжидательность. Вашингтона и так осаждали «французики из Бордо» и с Антильских островов, искавшие быстрой славы на поле боя и требовавшие себе высоких чинов. По-французски он не говорил, переписку на этом языке доверил билингву Гамильтону (его мать происходила из французских гугенотов) и Джону Лоренсу, учившемуся в Женеве. Соискатели, со своей стороны, не знали английского языка и не могли рекрутировать солдат, а ведь американские войска в основном состояли из ополченцев. Все офицерские вакансии были уже заполнены. «Каждый новый приезд, — писал Вашингтон Франклину, — становится лишь источником затруднений для Конгресса и меня самого и горя и разочарования для явившихся джентльменов». Но по сравнению с другими французами, громко качавшими права, любезный и неутомимый, вкрадчивый и целеустремленный Лафайет, умевший польстить тонко и к месту, был сама скромность.
Вместе с ним приехал Иоганн фон Кальб, или, как называли его во Франции, барон Жан де Кальб (баварец по рождению, он перешел на службу французской короне и получил дворянство). В конце 1760-х годов он уже побывал в Америке с тайным поручением министра иностранных дел Шуазеля, чтобы разведать, каковы настроения среди колонистов (де Кальб говорил по-английски), и проникся к ним глубоким уважением за их свободолюбивые устремления. Теперь он решил выступить на их стороне с оружием в руках, однако, вопреки своим ожиданиям, не получил чина генерал-майора. Глубоко возмущенный, де Кальб уже собирался вернуться во Францию, но Лафайет пустил в ход всё свое обаяние и дар убеждения, и 5 сентября его ходатайство о производстве было удовлетворено.
Между тем Хоу снова исчез со всем своим флотом, и это страшно нервировало Вашингтона: поведение врага становилось недоступно его пониманию. Армию приходилось перебрасывать по летней жаре то туда, то сюда, изнуряя долгими переходами. Джон Бургойн тоже не стоял на месте. Вашингтон приказал Израэлю Патнэму отправить 750 человек с Нью-Йоркских высот на подкрепление к Горацио Гейтсу (принявшему командование от Филипа Скайлера, который утратил доверие Конгресса после сдачи Тикондероги и дальнейшего отступления), расставшись даже с отборными частями — только что сформированным стрелковым корпусом полковника Даниеля Моргана из пятисот самых метких стрелков из Пенсильвании, Мэриленда и Виргинии. Армия Гейтса разрасталась и за счет ополченцев, присылаемых губернаторами северных штатов (сочувствие к британцам, если оно вообще было у тамошнего населения, улетучилось после жестокого убийства индейцами, выступившими на стороне Бургойна, невесты лоялиста Джейн Мак Кри).
Наконец, во второй половине августа Хоу показался в Чесапикском заливе: вместо того чтобы действовать с моря, он решил захватить Филадельфию с суши. Странно. Но дело в том, что британцы вновь пытались навязать американцам генеральное сражение. Теперь Вашингтон уже сам желал его всей душой: «Один мощный удар избавит страну от грабежа, разорения и пожара, а женскую невинность — от грубой похоти и насилия».
У него были основания для столь оптимистичных заявлений: британские планы окружения Новой Англии, казалось, провалились после неудачной осады форта Скайлера. Здесь тоже отличился неукротимый Арнольд, посланный Скайлером в начале месяца на выручку американского гарнизона под командованием полковника Петера Гансеворта. На стороне англичан и гессенцев, осаждавших форт, выступили могавки Джозефа Бранта[27]; Арнольд же заручился поддержкой племен онейда и тускарора. В его распоряжении было всего несколько сотен солдат, однако, захватив заложников, он сумел запустить «утку», будто на британский корпус Барри Сент-Леджера идут крупные силы вождя по имени Черный Орел. Индейцы сразу же ушли, и 22 августа Сент-Леджер был вынужден снять осаду и отступить к озеру Онейда, бросив часть обоза и отбиваясь от прежних союзников-краснокожих. Только там он узнал, что его провели, как мальчишку, помешав соединению с Джоном Бургойном.
