Пол тащил ее чемодан в гору и добрел до дома совершенно без ног.
Детские вещи – вот первое, что бросилось в глаза Инь‑Инь в прихожей.
Пол проводил ее в гостиную, где все было белым, кроме красных светильников под потолком. Дом поразил ее чистотой: пол тщательно выметен, на полках ни пылинки. Инь‑Инь выглянула из окна в цветущий сад:
– Как здесь красиво! Настоящий рай.
– Спасибо. Хочешь чего‑нибудь выпить?
– С удовольствием. Кроме того, я проголодалась.
Инь‑Инь начистила на кухне лук и чеснок, потушила их в оливковом масле и добавила три измельченных стручка перца чили. Пол открыл вино.
Он подал ей бокал, и они чокнулись, не говоря ни слова.
Потом Инь‑Инь выложила консервированные томаты в горшок, поставила на огонь и растолкла их ложкой. Содержимое горшка пузырилось, разбрызгивая в разные стороны маслянистую жидкость. Пол наблюдал за процессом с барной стойки.
– Извини, я вымою твою плиту, – пообещала Инь‑Инь.
– Не обязательно, – успокоил ее Пол.
Она продолжала помешивать соус ложкой. Потом промыла базилик и нарезала его тонкими полосками.
– Ты похудела, – заметил Пол.
– Это плохо?
– Все зависит от конкретных обстоятельств. Ты ведь потеряла не только килограммы, так?
Странный вопрос. До сих пор Инь‑Инь не задумывалась ни о чем подобном.
– Что же еще я могла потерять?
– Не знаю, – пожал плечами Пол. – Это ведь не я просидел в тюрьме пять месяцев.
– Не ты, – несколько раздраженно согласилась Инь‑Инь.
Деликатная тема. Но Инь‑Инь не хотела отвечать, даже если вопросы Пола были интереснее, чем ее брата. Что она могла потерять в той каморке, кроме килограммов? Доверие? Может быть, хотя она и не могла сказать, к кому именно и в чем. Юношескую беззаботность, за которую ее так часто порицал отец? Похоже. Надежду на то, что мир можно изменить к лучшему? Ее она утратила уже после болезни матери.
– А я, наверное, немного прибавил, да? – Пол смотрел на нее серьезно.
– Прибавил? – переспросила Инь‑Инь. – В каком смысле?
– Я имею в виду не только вес, – ответил он, давая понять, что не желает углубляться в эту тему. Пол задумчиво глотнул из бокала. – Как долго ты пробудешь в Нью‑Йорке?
– Посмотрим. Недели две‑три, может, и дольше. Хочу подучиться там в музыкальной школе.
– Что ты там забыла?
– Я ничего там не забыла. Еду к подруге. Что за странные вопросы ты задаешь?
– Прости, не хотел тебя сердить. Я… я, собственно, просто хотел знать, как ты…
– А ты что, сам не видишь?
Как могла она объяснить ему то, чего пока не понимала сама?
Инь‑Инь убавила огонь, чтобы соус не подгорел.
– А у меня кое‑что есть для тебя, – вспомнил вдруг Пол и ушел на второй этаж. Назад он вернулся с помятым конвертом. «Для У Инь‑Инь» – она узнала почерк отца. Конверт был заклеен и запечатан красным сургучом.
– Откуда у тебя это? – удивилась Инь‑Инь.
– Он лежал в доме твоих родителей, на столе под книгой.
Инь‑Инь недоверчиво глядела на конверт:
– Но брат говорил, что они не оставили никаких предсмертных писем.
– Сяо Ху ничего не знает, я побывал в доме до него. – Пол смутился. – Письмо адресовано тебе. Прости, если я опять сделал не так.
Инь‑Инь взяла конверт, но вскрыть его не решалась, словно собиралась с силами. Мышцы на левом бедре начали подрагивать – нервный тик, последствие заключения. Кровь так и колотила в виски.
Моя Сяо Бай Ту!
Она опустила руки. Сяо Бай Ту – Зайчонок. Так они называли ее в детстве.
О чем мы думаем в последние мгновения своей жизни? О наших детях, о чем же еще. Вы – все, что от нас останется. Мы будем жить в вас и обманем смерть. Мысль о том, что мы оставляем вас одних, на некоторое время заставила меня усомниться в своем решении. Но ведь вы с Сяо Ху совсем взрослые. Вы больше не нуждаетесь в нашей помощи, напротив, совсем скоро мы станем для вас обузой. Возможно, это уже произошло. Ведь если бы не мои бредовые идеи, тебя не держали бы сейчас взаперти неизвестно где. Твои страдания на моей совести, и за это я прошу у тебя прощения. Господин Лейбовиц рассказал мне, что ты сделала. Я восхищаюсь твоим мужеством и горжусь тобой. Ты поступила правильно. Я никогда не был таким смелым. Это из трусости я совершил когда‑то самый страшный в своей жизни поступок, в котором до сих пор тебе не признался.
Инь‑Инь запнулась. Она не была уверена, что хочет знать, что именно сделал ее отец. Но смотрела на Пола так, словно ждала от него объяснений.
– Что такое? – удивился Пол.
– Мой отец… Он… Он хотел открыть мне какую‑то тайну… – она запнулась, – но я не знаю, стоит ли мне читать дальше.
Она положила письмо на стол, не сводя глаз с Пола, словно хотела спросить его, понимает ли он, о чем речь.
– Наверное, для твоего отца это было важно. Иначе он не стал бы тратить на это последние минуты своей жизни.
Имеет ли она право противиться последнему желанию отца? Эта тайна предназначена ей, нравится ей это или не нравится. Инь‑Инь взяла письмо и продолжила чтение.
Мое молчание было ошибкой. Сегодня я это понимаю, но исправлять ее поздно. Дорогая Сяо Бай Ту, твой отец был слабый человек. Он поддался искушению и не смог противостоять злу. Это были времена мрака, но я принял его за свет. То, что я такой не один, не оправдывает моего поступка. Я предал своего отца. Это я привел красных гвардейцев в наш дом. Это из‑за меня отец выбросился в окно. Его смерть – моя смерть. Какой чудовищный смысл может скрываться за нашими словами! Я уже признался в содеянном твоей матери, и она простила меня. Я не смог бы пережить всего этого, если бы не ее любовь. И вот теперь я ухожу вместе с ней. Мне жаль, что я не увижу тех, чья любовь будет защищать тебя и Сяо Ху. Твой брат тоже уже обо всем знает, но не от меня, а из партийных архивов. За это он так и не смог меня простить. Ты, наверное, хочешь спросить меня, почему я никогда не говорил с вами об этом? Я и сам не знаю ответа на этот вопрос. Думаю, мне мешал стыд. Я пытался много раз, но так и не сумел его перебороть. И теперь мне остается рассчитывать только на твое снисхождение.
Твой любящий папа
Инь‑Инь снова и снова перечитывала последние строки, пока не почувствовала на своем плече руку Пола.
– Ты понимаешь, о чем речь?
Он кивнул:
– Я догадываюсь. Сяо Ху рассказал мне, когда я собирался ехать к твоему отцу.
