Женщина вспомнила про нее поздно вечером. Уолтон уже вернулся после тяжелого трудового дня вербовки сторонников в Палате: он страшно устал, а адреналин первого дня выборов уже начал выветриваться из его крови. Патрик послушался совета своих близких друзей действовать не слишком активно и пару дней хорошенько выспаться. Он планировал чуть позже на неделе произнести три важных речи, и ему требовалось беречь силы.
Политик сидел в своем любимом кресле и делал предварительные наброски речи, когда его жена вспомнила про лежащую на столе кассету.
– Кстати, дорогой, сегодня тебе пришла какая-то кассета, без всяких надписей и обозначений, – сказала она. – Ты знаешь, что это такое? Запись твоей последней речи на выходных или, может, какое-то свежее интервью?
– Понятия не имею. Налей-ка мне еще стаканчик, и давай посмотрим, что там. – Патрик махнул рукой в сторону стереосистемы.
Его жена, как всегда исполнительная, сделала то, что он просил. Министр прихлебывал джин с тоником, когда магнитофон проглотил пленку и загорелась красная лампочка, которая показывала, что воспроизведение включено. Послышалось шипение и треск – очевидно, запись не была профессиональной, – и жена Уолтона прибавила звук.
Комнату наполнил женский смех, а затем послышался долгий стон. Эти звуки произвели на Уолтонов завораживающее действие, и они застыли на месте. В течение нескольких минут из динамиков доносились самые разные шумы: тяжелое дыхание, тихие ругательства, жалобы матраса, радостные восклицания, ритмичное постукивание спинки кровати по стене… Запись не оставляла места для воображения.
Женские стоны становились короче и пронзительнее, и было ясно, что два тела устремились вверх, к высшей точке наслаждения. Временами они замирали, чтобы сделать вдох, а потом неумолимо неслись дальше, пока крещендо их голосов не сказало о том, что они достигли вершины своей горы. После этого пара стала медленно, осторожно спускаться по склону, вздыхая от удовлетворения. Смех женщины смешался с глубоким басом ее партнера.
Еще чуть позже смех на мгновение стих, а потом послышался новый отчетливый звук.
– Это было потрясающе, Патрик. Мы можем повторить все еще раз? – В женском голосе слышался смех.
– Нет, если ты намерена разбудить весь богом забытый Борнмут. – Ланкаширский акцент мужчины не вызывал сомнений.
Ни Уолтон, ни его супруга не шевелились с того момента, как заработал магнитофон, но теперь женщина тихонько подошла к нему и выключила его. Одинокая слеза скатилась по ее щеке, когда она повернулась и посмотрела на мужа. Тот опустил взгляд.
– Что я могу сказать? Мне очень жаль, любимая, – прошептал он. – Я не стану лгать тебе и утверждать, что это фальшивка. Но мне искренне жаль. Я не хотел сделать тебе больно.
Миссис Уолтон ничего не ответила, но ее скорбный взгляд ранил сильнее, чем любые проклятия.
– Что я должен сделать? – тихо спросил политик.
Жена повернулась к нему, и он увидел в ее глазах яростный гнев.
– Пат, за последние двадцать три года я множество раз закрывала глаза на твои выходки, и я не так глупа, чтобы думать, что это случилось лишь однажды, – тихо сказала она. – Но тебе следовало вести себя так, чтобы я ничего не знала. Ты был обязан об этом позаботиться.
Уолтон опустил голову. Супруга немного подождала, давая ему возможность прочувствовать ее гнев.
– Но я могу сказать одно: я не позволю, чтобы какая-то шлюха попыталась разбить мой брак и сделать из меня дуру. Я не стану это терпеть. Узнай, чего хочет подлая сучка, откупись от нее или обратись в полицию, если потребуется. Но избавься от нее. И от этого! – Женщина швырнула в мужа кассету. – Ее не должно быть в моем доме. Как и тебя, если мне придется слушать эту мерзость еще раз!
Патрик посмотрел на нее со слезами на глазах.
– Обещаю, я во всем разберусь. Ты больше никогда об этом не услышишь.
Четверг, 25 ноября
Пенелопа Гай сердито посмотрела на стального цвета небо и вышла из многоэтажного здания, расположенного рядом с Эрлс-Корт, где она жила. Синоптики уже несколько дней предупреждали о возможности внезапного понижения температуры, и вот холод наконец пришел, полный решимости выполнить свою миссию до конца. Обходя замерзшие лужи, Пенни пожалела о своем решении надеть туфли на высоких каблуках, а не сапоги. Она брела вдоль края тротуара, дула на замерзшие пальцы, и тут рядом с ней остановилась машина. Передняя дверь распахнулась, перегораживая ей путь.
Девушка наклонилась, собираясь посоветовать водителю быть внимательнее, и увидела, что за рулем сидит Уолтон. Она радостно улыбнулась, но министр даже не повернул головы в ее сторону. Продолжая смотреть вперед, он предложил ей сесть на пассажирское сиденье.
– Чего ты хочешь? – спросил Патрик холодным, как утренний воздух, голосом.
– А что ты предлагаешь? – Секретарша улыбнулась, но почувствовала неуверенность, когда уловила ледяные нотки в его словах.
Они показались ей совершенно бесчувственными. Политик повернулся к ней и впервые посмотрел на ее лицо, обругав себя за глупость, когда понял, что продолжает считать эту девушку невероятно привлекательной.
– Неужели обязательно было посылать мне запись домой? – процедил он сквозь зубы. – Моя жена все слышала. Ты поступила жестоко и очень глупо – ведь теперь она все знает, и ты не сможешь меня шантажировать. Ни одна газета или радиостанция не станет связываться с подобными вещами – возможное обвинение в клевете заставит их отойти в сторону, – так что тебе нет никакой пользы от кассеты.
На самом деле запись могла причинить ему серьезный вред, если бы попала не в те руки, но Уолтон надеялся, что у Пенни не хватит ума это понять. Ему показалось, что его блеф сработал – глаза Гай перестали сиять, и она смертельно побледнела.
– Патрик, я не понимаю, о чем ты говоришь.
– О проклятой пленке, которую ты мне прислала, безмозглая шлюха! И не вздумай изображать скромность!
– Я… не посылала тебе никаких пленок. Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Нападение Уолтона оказалось настолько неожиданным, а его вопросы – такими непонятными, что девушка начала задыхаться и разрыдалась. Министр с такой силой схватил Пенни за руку, что от боли она заплакала еще сильнее.
– Запись! Запись! – закричал он с яростью. – Ты прислала мне запись!
– Какая запись, Патрик?! Почему ты делаешь мне больно?..
Слезы потоком хлынули из глаз секретарши. Улица за запотевшим стеклом начала расплываться, и Уолтон сообразил, что в чем-то ошибся. Слова срывались с его губ, быстро, громко, чтобы бывшая любовница поняла, что он совершенно серьезен.
– Посмотри на меня и скажи, что ты не посылала мне пленку, на которой записаны мы с тобой в Борнмуте, – потребовал он.
– Нет. Нет! Я не посылала никакой записи! – Пенелопа вдруг вскрикнула, и ее слезы мгновенно высохли. – Значит, есть запись нашей встречи в Борнмуте? Господи, Патрик, это отвратительно! Но кто…
