А изменило бы это хоть что-нибудь, вновь и вновь задавалась я вопросом. И уверяла себя, что да, да! Это все изменило бы.
ИНТЕРЛЮДИЯ ДЛЯ ТРОИХ
По мере того, как во мне рос младенец, я постепенно обретала свое утраченное «я», ведь балет не давал развиться дальше состояния зародыша моей личности, всецело подчиненной желанию танцевать и преуспеть в театре. Теперь я спустилась на грешную землю, подавив фантазии о шикарной жизни. Не то чтобы я больше совсем не мечтала о сцене и аплодисментах. О, у меня бывали приступы тоски, но теперь был и проверенный способ справиться с ними. Я начинала думать о своей матери, о том, что она нам сделала. Еще одна смерть на твоей совести, мама!
«Дорогая миссис Уинслоу!
Что, все еще от меня бегаете? Разве не поняли уже, что убегаете Вы недостаточно быстро и недостаточно далеко? Когда-нибудь я настигну Вас, и мы снова повстречаемся. Возможно, тогда Вы изведаете такое же страдание, какое причинили мне, а хорошо бы втрое сильнее.
Совсем недавно в автокатастрофе погиб мой муж, так же, как много лет назад погиб Ваш. Я жду его ребенка, но ни за что не совершу гнусности, подобной Вашей. Я найду способ прокормить его или ее, или даже их, будь у меня хоть тройняшки, а то и все четверо!»
Я отправила это письмо на ее домашний адрес в Грингленн, но потом газеты сообщили, что она была в Японии. В Японии! Ну и концы же она делала!
Тем временем я превращалась в какую-то самой себе незнакомую женщину. Если верить зеркалам, я больше не была стройной и гибкой. Груди мои становились все более округлыми и налитыми, а живот выпятился. Я ужасно переживала из-за утратившей грацию походки, но мои руки так и тянуло любовно погладить то место, где из меня начинала выпирать маленькая попка младенца.
В один прекрасный день я осознала, что мне повезло больше, чем многим другим вдовам: я была нужна сразу двум мужчинам. Мужчинам, исподволь давшим мне понять, что они не прочь занять место Джулиана. А еще у меня была Кэрри. Для нее я являла собой образец, по которому она старалась строить собственную жизнь. Милая, дорогая крошка Кэрри, уже шестнадцатилетняя, но ни разу не ходившая ни на свидание, ни на танцы, не имевшая своего мальчика. Не то чтобы все это было ей недоступно, нет, просто она не могла забыть о своем росте. Крис уговаривал друзей поухаживать за сестренкой, чахнущей без любви. И она жаловалась мне:
— Тебе искать кавалеров Крису не приходится! Взять того студента колледжа, я ведь ему не нужна. Он приходит-то только, чтобы при случае подкрасться поближе к тебе.
Я рассмеялась, настолько нелепо это звучало. Кому я могла понадобиться в моем положении: беременная вдова, да и старовата для студента.
Кэрри выслушала мой ответ, но по-прежнему дулась, глядя в окно.
— С того времени, как ты приехала, доктор Пол не водит меня больше в кино и в ресторан, не то что раньше… Я все прикидывалась, что он мне вовсе не опекун, а любимый: мне было так хорошо, потому что все женщины на него смотрят. Он красивый, хоть и старый.
Я вздохнула, потому что в моих глазах Пол не мог состариться. Для своих сорока восьми он выглядел удивительно моложавым. Я обняла Кэрри и принялась угощать ее, уверяя, что любовь буквально поджидает ее за углом.
— Он будет молодым, Кэрри, почти, как ты. И стоит ему тебя увидеть и понять, какая ты, как он тут же безо всяких понуканий тебя полюбит.
Она тихонько поднялась и ушла к себе. Мои слова ни в чем ее не убедили. Частенько появлялась мадам Мариша, чтобы справиться о моем состоянии, и пичкала меня категоричными советами.
— Ты давай не забрасывай своих занятий. Заводи музыку к балетам, прививай ребенку Джулиана любовь к прекрасному еще до того, как он родится: внутри тебя он уже будет знать, что ему предназначено танцевать. — Она посмотрела на мои ноги, наконец зажившие: — Как твои пальцы?
— Прекрасно, — уныло ответила я, хотя в действительности в дождливую погоду они ныли.
Когда рядом не было Кэрри, с меня не спускала глаз Хенни. Она поразительно быстро старела. Я беспокоилась за нее. Она изо всех сил пыталась придерживаться строгой диеты, на которой настаивали оба ее «сына-доктора», но на деле ела все, чего душа просила, не особенно считая калории и процент содержания холестерина.
Ребенок Джулиана, его частичка, оставшаяся со мной, помогал скоротать длинные горькие дни. Скоро подошло Рождество, и я так раздалась, что сочла за благо не появляться на людях. Но Крис, а с ним и Пол утверждали, что поход по магазинам будет хорошим поводом развеять-ся.
Я купила старинный золотой медальон, чтобы послать его мадам Зольта, а внутрь вложила две наших с Джулианом фотографии в костюмах Ромео и Джульетты.
Вскоре после Рождества от нее пришел ответ с благодарностью.
«Дорогая Кэтрин, радость моя!
Твой подарок — самый лучший. Я горюю о твоем муже, прекрасном танцовщике. Горюю и о тебе, тем более, если ты решила больше не танцевать только потому, что стала матерью! Ты бы давным-давно стала прима-балериной, выказывай твой муж меньше заносчивости и больше уважения по отношению к начальству. Поддерживай форму, занимайся, забирай ребенка с собой, и мы будем все вместе жить у меня, пока не найдется новый danseur для нежных чуйств. Жизнь предоставляет нам много возможностей, а не одну-единственную. Возвращайся».
Ее письмо вызвало у меня тоскливую улыбку. Она так и написала — «чуйств».
— Что это ты так улыбаешься? — поинтересовался Пол, откладывая медицинский журнал, который, стало быть, поглощал его внимание лишь отчасти.
Смутившись, я наклонилась, чтобы передать ему письмо. Он прочел его и протянул ко мне руки, приглашая пристроиться у него на коленях. Я всей душой откликнулась на это приглашение: я так изголодалась по нежности. Без мужчины жизнь казалась мне пустой.
— Ты могла бы продолжить свою карьеру, — ласково проговорил он. — Хотя я и молю Бога, чтобы ты не уехала обратно в Нью-Йорк и не бросила меня опять одного.
— Жила-была, — начала я в ответ, — прекрасная белокурая пара родителей, давшая жизнь четырем детям, которым лучше бы вообще не рождаться на свет. Детей своих они обожали сверх всякой меры. А потом отца убили, и мать переменилась, напрочь позабыв про любовь, ласку и внимание, в которых так отчаянно нуждались эти дети. Теперь погиб еще один прекрасный муж, и я не допущу, чтобы мой ребенок чувствовал себя брошенным, сиротой, нелюбимым, ненужным. Когда он заплачет, я буду с ним. Всегда буду с ним, чтобы у него было ощущение надежности, чтобы он знал, как сильно его любят. Я буду читать ему, петь ему, и он никогда не почувствует себя отвергнутым и преданным, как когда-то Крис понял, что его предала та, которую он любил больше всех.
— Он? Ты будто заранее знаешь, что это он, — переменчивые глаза Пола погрустнели. — Не собираешься ли ты быть этому ребенку матерью и отцом одновременно? Не собираешься ли ты закрыть двери перед всяким мужчиной, который захотел бы связать с тобой свою судьбу? Кэтрин, я надеюсь, ты не хочешь превратиться в одну из тех женщин, озлобленных тем, что жизнь не всегда исполняет ее желания?
