Энн состроила гримаску.
— Хорошо, я иду с вами.
Они обедали в большом зале городского ресторана, часть которого занимали службы связи. Все собрались в прокуренном зале, где ощущался запах жареной говядины и картошки, где люди разговаривали и смеялись. Во главе стола восседал могучий Ларссон, они отмечали свою победу. Фревен сидел рядом с Энн. По этому случаю открывали одну бутылку вина за другой. Монро, Донован и Конрад слегка опьянели, а Маттерс силился сохранять достоинство, как всегда, почти не принимая участия в беседах.
Фревен сидел в конце стола рядом с молодой женщиной. Вино разогрело их и сняло последние барьеры напряженности, которые сдерживали их последние две недели. Теперь послеполуденное нападение казалось Энн призрачным. Но интересно, что ее травмы не соответствовали тому, что она пережила. Прошлая жизнь сталкивала ее с худшим, и все это подтверждалось ее теорией. Человек может привыкнуть ко всему. Самое худшее со временем не только запечатлелось и в теле, и в душе как воспоминание, но и фактически изменило личность. Ее чуть не изнасиловали, избили, но на Энн это не особо подействовало.
Также потому, что эта мразь обезврежена. Потому что его остановили в броске, и теперь он уже не сможет причинять вред!
Но Энн знала, что его сформировали таким прежде всего личный опыт и вся жизнь. Его отец — эта мразь — воспитал его. Внушив, может быть невольно, ненормальное стремление унижать.
Она прислушалась к разговорам. Удивительно, но никто не говорил о Хришеке. Они отгоняли мысли о преступнике, не вспоминая об его аресте. Энн отпила глоток вина. Фревен смотрел на своих подчиненных так, как отец оглядывает собственных детей.
— Вы все проделали хорошую работу, — сказала она.
Фревен посмотрел на нее с удивлением:
— Мы все проделали хорошую работу.
— Я хотела сказать вам про металлическую коробку под его кроватью с…
— Я знаю, Маттерс ее нашел. Хришек теперь пропащий человек, думаю, что после всего, что он сделал, от него отрекутся даже его товарищи из третьего взвода. Теперь его ждут военно-полевой суд и расстрельная команда.
Энн вздохнула.
— Око за око, да?..
Фревен прервал ее, подняв вверх ладонь.
— То, что будет потом — уже не наше дело.
— Слишком просто. Он будет расстрелян, и на нас ляжет часть ответственности за это, признаём мы это или нет. Это значит быть частью системы — до крайности уменьшить ответственность. До такой степени, чтобы вообще не было виноватых. И в конечном счете единственными настоящими виновниками в чем бы то ни было окажутся те самые преступники, те, кто преступили закон. Обычное дело.
— Обычное в чем?
— В том, чтобы замалчивать возмущение, чтобы ослабить гнев, чтобы нельзя было указать пальцем на того человека, который способствовал накоплению неудовлетворенностей. Мы уменьшаем ответственность, чтобы ликвидировать протест, а наша собственная ярость будет только общей горечью, но не восстанием. Со времен революций власть далеко ушла вперед.
Фревена позабавила эта бунтарская тирада.
— За этим фарфоровым личиком кроется дух инакомыслия.
— Я выросла среди протестующих против всего, поэтому, скорее всего, это так. Есть вещи, которые мы наследуем от своей семьи.
— Отец с утопическими мечтами, повлиявший на свою дочь?
Энн задумчиво смотрела на свой стакан с вином. Отец — политический идеалист. Мешок с дерьмом! Жаждущий свободы. Тот, который больше никому не причинит зла!
Фревен заметил ее тревогу и решил промолчать.
Увлекшийся более легкой беседой, Конрад рассмеялся в голос, глядя на то, как его пародируют Ларссон и Монро. Донован и Маттерс обернулись и рассмеялись вместе с товарищами.
— Полагаю, что теперь вы вернетесь под командование майора Каллона? — начал Фревен, наблюдая за Энн.
Внезапно она отвлеклась от своих мыслей. Что-то, находящееся поблизости, вызвало у нее безотчетную тревогу, хотя она не понимала, что именно.
— Хм… честно говоря… я хотела бы, — забормотала она, пытаясь определить, что было не так. — Я хотела бы еще остаться на некоторое время.
— Энн, я не могу сделать так, чтобы ваше назначение длилось вечно. Теперь, когда виновный разоблачен, я…
На этот раз тревога отступила, и Энн полностью сосредоточилась на том, о чем со всей серьезностью говорил ей Фревен.
Она мягко положила свою ладонь на его руку.
— Пожалуйста, я участвовала в этом деле не просто так.
— Не просто так? Мы арестовали этого типа! И вы не были посторонней в этом деле, ваши…
— Я хочу вам сказать, что буду присутствовать на допросах. Я хочу иметь возможность в этом участвовать. И… задавать вопросы.
Фревен убрал свою руку и отклонился назад.
— Почему? Скажете вы мне, наконец, зачем вы делаете все это?
Взгляд Энн перебегал с одного лица в этом зале на другое, ее глаза, как нежная, невесомая бабочка, не знали, на чем остановиться, куда опуститься. Она коснулась своими крылышками ореховых глаз Фревена. И черной точки на их радужной оболочке. Губы молодой женщины дрожали, и она наклонилась, прошептав в его щеку:
— Я хочу любить вас сегодня ночью, тогда я вам все расскажу.
Хорошо ли это, ведь совсем недавно она была на пороге смерти? Это мой ответ, моя сила. Черпать из интимной близости энергию, необходимую для того, чтобы восстановиться, как я всегда умела это делать… Лгунья! Ты знаешь, что это еще большая извращенность. Энн отбросила сомнения и решила убедить себя, что задумала это для того, чтобы не быть сегодня ночью одной. Почувствовать рядом с собой другую жизнь. Присутствие близкого человека положило бы конец ее метаниям.
Когда она встала, он остался сидеть, с бесстрастным видом, убежденный в собственной силе. Все это только чисто внешнее, Крэг. Я уже знаю твою обратную сторону. Я знаю, что ты вовсе не непреодолимая стена, каким все тебя считают. А так как он никак не отреагировал на нее слова, Энн поняла, что вывела его из равновесия.
— Сегодня ночью или никогда, — очень тихо добавила она.
И тут же к ней вернулось тревожное ощущение: что-то происходит.
На этот раз она поняла, в чем дело.
Постоянно повторяющийся звук. Сквозь смех и возгласы в зале ресторана, сквозь голоса связистов слышался постоянный гул.
Он доносился с улицы. Напоминал биение железного сердца высоко в небесах.
Звонил колокол. Не прерываясь ни на минуту. Он призывал на помощь.
54
Тяжелый колокол церкви стонал оттого, что огонь обжигал его нутро. Огромные столбы пламени освещали витражи изнутри, придавая библейским сценам неестественную яркость и оживляя агонизирующих мучеников.
