— Вдохни в меня свои слова, — прошептала она. — А не то я стану как Гермия, буду вкладывать в Оракул свои желания. Я хочу поведать людям божественную правду.
Ответ прозвучал в ней, как шелест ветра.
«Откуда ты знаешь, Мирани, что слова Гермии не были моими? Вы, смертные, думаете только о себе».
— А ты о ком думаешь?
Он рассмеялся, но она не стала ждать ответа. Вместо этою она заговорила его словами.
«Народ Двуземелья, слушайте слова Оракула! Это говорю я, Повелитель Мышей, Ярчайший, Сын Скорпиона. Архон вернулся, и император склонится перед ним. Не будет больше войн и угнетения. В гавани не будет стоять чужой флот, никакие наемники не станут грабить людей. С этого дня от имени моего народа будет выступать Совет Пятидесяти, а Девятеро будут хранить мой голос. Придет конец засухе и прочим напастям, вода будет течь свободно и утолит жажду любого, кто захочет пить. Это говорю я. Я выразил свои желания, и моя власть осуществит их».
Она замолчала, переводя дыхание. Потом произнесла последние слова. Их заглушил лязг копий, барабаны, радостные крики толпы. И расслышали ее голос только Сетис и Шакал.
«И может быть, от вас я узнаю, что такое любовь».
* * *
Толпа быстро превратилась в Процессию, на грубо сколоченные носилки водрузили тело Аргелина. Девушки, отбросив копья, нарвали цветов и украсили головы венками; Крисса сплела для Мирани венок из гибискуса и осторожно водрузила ей на волосы.
Мирани сказала:
— Спасибо. А Сетису?
Крисса бросила на него взгляд через плечо. Ее голос звучал напряженно.
— Для Сетиса уже плетет Персида.
Сетис нахмурился.
— Благодарю тебя, пресветлая.
Крисса жарко вспыхнула.
— Не знаю, за что.
Когда она заняла свое место в Процессии, Мирани прошептала:
— О чем это вы?
— Потом расскажу. — Сетис отступил на шаг, вышел из круга Девятерых, и они, скрытые за масками, вереницей прошествовали мимо него. Телия, хихикая, гордо держалась за руку Гайи. Сетис почувствовал, что Бог покинул его, и на душе стало одиноко. Чтобы скрыть печаль, он сказал:
— Она держится, как будто уже стала одной из них.
— Только пусть не будет Носительницей Бога, — проворчал отец. — Я этого не переживу.
— Вечно ты недоволен.
К его удивлению, отец отозвался горьким смехом.
— Сегодня доволен.
— Сетис! — взревел Орфет. — Пойди сюда. — Он с сотником и Лисом нес паланкин Архона; Алексос нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
— Сетис, иди сюда! Ты будешь нести меня в Процессии.
— Правда? — Сетис со вздохом водрузил четвертый шест себе на плечо. Паланкин был тяжелый. Он с грустью подумал о том, какая мокрая нынче дорога.
— Погоди, я еще не сел, — послышался голос Алексоса. Паланкин прогнулся. Сетис застонал.
— Держи крепче, писец, — пробормотал Орфет. — Не забывай, мы испили из Колодца. Мы сильны.
Войдя в ритм, Сетис стиснул зубы. Пот заливал глаза, спина заболела.
— Я же всего лишь писец.
— Тогда сидел бы на своем месте, — ядовито бросил Шакал со спины белого коня. — Нам всем надо было не высовываться. Потому что для каждого из нас ничто уже не будет прежним. Он поехал вслед за солдатами, за ним несли паланкин, а с обеих сторон от дороги выстроились люди, они радостными криками приветствовали Процессию, забрасывали ее лавандой, смятыми веточками розмарина. За паланкином шли девушки с цветами, потом Девятеро. Их туники покрылись грязью, но маски улыбались народу. Ретия и Крисса шли рядом, с трудом вынося соседство друг друга. А сзади в одиночку шагала Мирани. Сандалия натерла ей пятку.
— Я правильно сказала? — шепотом спросила она.
Но Бог не ответил, и она упрямо смотрела вперед. Перед ней тянулась длинная дорога, ведущая к Городу Мертвых.
* * *
Когда смолкли вдалеке радостные крики, грозовые тучи начали рассеиваться. Остров лежал, погруженный в тишину, только шелестел ветерок в устах Оракула. Глубоко в его недрах ворочалась тьма. Из нее вылез маленький скорпион, лег на мостовую погреться на солнышке, поднял хвост высоко над спиной. А далеко в пустыне шел дождь. Тяжелые капли падали и зарывались в песок, одна за другой, одна за другой…
