Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
Арбов встал за спинку кресла-каталки, чтобы отец не видел его лица.
— Да-да, нам пора. — Отец Арбова сделал вид, что так понял его. — Поехали, да?
Снова безликость смерти заполнит каждую клеточку, выдавит из него мысли, чувства, сам воздух из легких, из горла, ноздрей — выдавит его самого из него самого. Хорошо, что сын не может себе всё это представить. Хорошо, что не может вообразить небытие. Хорошо, что он сам не может его вообразить, хоть еще сто раз умирай.
— Тот физик, — сказал Борис Арбов, — в общем-то был на правильном пути. Почитай потом его тетрадку. Я там тоже кое-что вписал.
В саду отец Арбова попросил везти его медленнее. Это была лишняя просьба, Арбов и так понимал.
Тихий вечер, остывание воздуха, свет заката — Борис Арбов пытался запомнить это всё, удержать. Унести с собой. Запоминал самой своей кожей, сетчаткой глаза, всем, чем мог, без разбора — если б сознание можно было продлить за край! На миг, хотя бы.
Сын склонился над ним, он чувствует его губы на щеке, на пальцах, снова на щеке — он их запоминает. Его лицо, как оно постарело за эти десять лет, у него уже старый сын, боже, как его жалко.
Он запоминал всё, что знал всегда, нет, всегда ему только казалось, что знает.
Едва различимый звук, гул, ход, ток, что там еще бывает у жизни? Запах, дыхание, глубина сада. Свет на стенах соседних домов.
Управляющий всё объясняет Арбову, что ему надо уйти, Арбов кивает, соглашается, но не уходит.
— Вернитесь в отель, Семён. Подождите в холле.
— Вы что же, убьёте его здесь, как собаку? — вдруг закричал Арбов. — Усыпляющий введете, как в гуманной ветлечебнице, где чистота и кафель?
Во имя равновесия? На всякий случай, дабы не раздражить Порядок Вещей? А плевал я на равновесие! Порядок Вещей на самом деле не существует вовсе. И хватит об этом. Вы сами-то, уважаемый, — вам по-прежнему сорок пять с одна тысяча восемьдесят первого. Ну, и как с равновесием? Давайте-ка, на место отца в пользу равновесия. Оно же превыше всего у вас? Вдруг вселенная рухнет или в Ростове у тети Глаши не уродится подсолнух. — Арбов, казалось, не замечал, что толкает управляющего в грудь. Управляющий отступал на полшага после каждого толчка. — Ты же два с половиной века прожил, так давай, уравновесь отца. Страшно? Чем дольше тянется, тем страшнее выпустить из рук? А-а, ты не ради себя, понимаю. Миссия. Отрываешь билеты у входа, протираешь за теми, кто освободил место на карусельке.
Откуда-то сбоку появились Ветфельд и Лидия, начали оттаскивать Арбова от управляющего.
— Понимаете, — кричал Ветфельд управляющему, — и любить людей и презирать надо на равных! Я не верю в любовь естествоиспытателя к тому, что там пузырится, старается на предметном стеклышке его микроскопа. В милосердие препарирующего к препарируемому не верю. Или, может быть, вы нас вскрываете, чтобы знать, как правильнее и эффективнее нам сострадать?
— Что ж ты так всполошился сейчас? — Лидия бросила в лицо Ветфельду. — Неужели дошло наконец, что коллаборационисты тоже на предметном столике?
— Лидия! — изумился Ветфельд.
— На разделочном, точнее. Будем называть вещи своими именами, — продолжала Лидия. — А что! Они правы, чтоб подручный материал не пропадал даром.
— Мы все обезумели здесь! — запричитал Ветфельд.
Арбов, освободившийся от их рук, снова толкнул управляющего:
— Как тебе бунт подопытных кроликов, а?
— Слушайте, вы, управляющий, — Ветфельд сзади обхватил Арбова за талию. — То, что вы делаете, не есть Контакт, как вы не понимаете. Нам надо заново, с белизны листа и на равных. Сколь бы вы ни были всемогущи или всезнающи — если не будет равенства, вы окажетесь заложниками своего всесилия. Уже оказались. Равенство нужно не только нам, но и вам. Как вы этого до сих пор не поняли?
— Контакт? — удивился управляющий.
— Тихо все! — Лидия крикнула так, что все замолчали.
Она стояла у кресла Бориса Арбова. Её пальцы на тыльной стороне его запястья. Все всё поняли сразу.
— Арбов, подойди, — сказала Лидия, — закрой отцу глаза.
Когда все уже стояли в холле, управляющий сказал:
— Знаю только, что сейчас произойдет аннигиляция, — он не сумел произнести «тела».
— Я ненавижу вас, — Лидия сказала управляющему спокойно и тихо.
— Почему же ваши машины производят добро, противопоставленное счастью? — спросил Ветфельд.
— Это не машины, — ответил управляющий.
— Отец считал, — это счастье, — сказал Арбов. — И то, что поглубже счастья.
— Да нет никакого «поглубже», — замахал руками Ветфельд. — Всё это фикции и… — он не мог подобрать сло́ва. — Неужели вы с отцом обманули самих себя перед самым порогом ?! — ужаснулся Ветфельд.
— Не хочу вникать во всё это ваше, — закричала Лидия. — Не хочу! И все ваши глуби́ны одна пустота и только. Пытаетесь откупиться подлинностью страдания, непомерностью боли, самой полнотой вашей правды!
Управляющий дернул её за руку и показал на Арбова. Тот стоял к ним спиной, но понял:
— Ничего, ничего, господин управляющий. Она почти что права. Мы все здесь почти что правы.
Когда Арбов вернулся в сад, на том самом месте стояло пустое кресло. Опуститься перед ним на колени, зарыдать. Он не успел, не сумел попрощаться. Устроил бессмысленную свару, глупый, никчемный спектакль, оставил отца одного, — он опять умер в одиночку. Это кресло сохранило тепло его тела, боже! Вывихнутость смысла, вывихнутость отсутствия смысла, ничего не надо, если б можно было сойти с ума, он упустил так бездарно, если б сойти с ума, ничего не надо.
Управляющий и Ветфельд смотрели на Арбова в саду сквозь стекла веранды. — Если ваш «синтезатор» в самом деле затеял всё это за-ради милосердия, он должен был сейчас перегореть, расплавиться, — сказал Ветфельд.
34
Радость возникла не сразу, но захватила её всю. Радость быть, продолжаться… видеть этот, теперь уже ночной сад, вдыхать его ароматы, зябнуть в легком платьице, прогуливаясь по его дорожкам, потому как в горах всегда холодно ночью, различать, угадывать жизнь за оградой сада.
В каждой клеточке тела радость. Она сама была, стала радостью. Мена, та самая не состоялась. Она не ушла туда вместо Бориса Арбова. «Аттракционы» и «синтезаторы» не сделали этого, потому что в самом деле добры, для добра или же поняли, в чем здесь ловушка? Но, в любом случае, они в параличе теперь. В том самом искомом ступоре. Она смогла?! Смогла! Защитила, уберегла свою планету от … Она для бытия. В бытии, из бытия, для бытия. Ценить каждый миг, наполнять его чудом ли, смыслом — она сумеет, теперь сумеет, поняла вдруг. Это сознание проживаемой жизни, целостности смысла, грандиозности времени. Победила ли она «аттракционы» или же у них ничья — не суть и важно. Ничья, в данном случае, означает паралич всей этой техники и срыв Контакта, прекращение экспериментов во имя добра или чего там… Эта светлая какая-то опустошенность победительницы, она спасла, получается что, человечество. Пусть оно никогда не узнает о своем спасении, избавлении и о спасительнице — а и лучше, что так. И должно быть так. Она свободна. От того, что выше её, от того, что ниже её. Сво-бод-на. Для того, что выше, для того, что ниже, для… Всё детали, всё подробности, кроме самой свободы. Она не знала, что свобода так радостна и светла. Мир, Реальность (как назвать?) несправедливы, бездарны в деталях, кто ж знал, что окажутся правы в главном, надо просто дорасти до главного, прорасти к нему сквозь себя. Ради этой минуты стоило жить, быть, страдать. Это истина. Это…
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
