Дюйм золота
— Почему я не могу пойти? — возмущенно спрашивает Джой. — Тетя Вайолет и дядя Роланд отпустили Леона.
— Леон — мальчик, — отвечаю я.
— Это стоит всего лишь двадцать пять центов. Пожалуйста!
— Мы с папой считаем, что девочке твоего возраста не полагается в одиночку бродить по городу…
— Я буду не одна! Все идут.
— Ты не «все», — говорю я. — Хочешь, чтобы люди, глядя на тебя, видели поцарапанный фарфор? Ты должна хранить себя как нефрит.
— Мама, я просто хочу пойти на танцы.
Иен-иен порой говорила, что на дюйм золота не купишь и дюйма времени, но только теперь я начала чувствовать, как бесценно и стремительно время. Сейчас лето, Джой только что окончила школу. Осенью она уедет изучать историю в Чикагский университет. Это ужасно далеко, но мы решили отпустить ее. Обучение оказалось дороже, чем мы предполагали, но Джой получила стипендию, частично покрывающую расходы, и Мэй пообещала внести свою долю. Каждый день Джой просит отпустить ее куда-нибудь. Если я разрешу ей пойти на эти танцы, мне придется отпускать ее и на вечеринку с оркестром, и на празднование дня рожденья в парке Макартур, и в гости, до которых придется добираться на автобусе.
— Что может случиться? — не сдается Джой. — Мы просто собираемся послушать пластинки и потанцевать.
Мы с Мэй точно так же уговаривали родителей в Шанхае, и ни к чему хорошему это не привело.
— Ты еще слишком маленькая, чтобы встречаться с мальчиками, — говорю я.
— Маленькая? Мне восемнадцать! Тете Мэй было восемнадцать, когда она вышла за дядю Верна.
Будучи уже беременной, думаю я. Сэм пытается успокоить меня, говоря, что я чересчур строга.
— Ты слишком много беспокоишься, — сказал он. — Она еще не интересуется мальчиками.
Но какая девочка в ее возрасте не интересуется мальчиками? Я интересовалась. Мэй интересовалась. Теперь, когда Джой дерзко мне отвечает, не обращает внимания на мои слова или выходит из комнаты, когда я приказываю ей остаться, даже моя сестра смеется над моим огорчением, говоря, что в этом возрасте мы вели себя точно так же.
Мне хочется крикнуть: посмотри, к чему это нас привело!
— Я еще ни разу не была на футбольном матче, никогда не ходила на танцы, — возобновляет Джой свои жалобы. — Другие девочки ходят в «Палладиум»,[33]в «Билтмор».[34]А мне вы ничего не разрешаете.
— Мы нуждаемся в твоей помощи в кафе и в магазине. Твоей тете тоже нужна помощь.
— Почему я должна там работать? Мне за это не платят.
— Все деньги…
— …идут в общий котел. Вы копите мне на колледж. Я знаю, знаю. Но я уже через два месяца уезжаю в Чикаго. Вы не хотите, чтобы я развлекалась? Я больше не увижу своих друзей.
Скрестив руки, Джой вздыхает, как самый угнетаемый человек в мире.
— Можешь делать что угодно, но ты должна хорошо учиться. Если будешь ходить в школу…
— …буду жить сама по себе, — договаривает она с выражением мировой скорби на лице.
Я ее мать и смотрю на Джой материнским взглядом. Ее длинные черные волосы отливают синевой, подобно голубоватой дымке, окутывающей далекие горы. Ее глаза своей темнотой напоминают осенние озера. Она недоедала в утробе и поэтому тоньше меня и даже Мэй. Она похожа на деву былых времен — стройную, как ивовые ветви, колеблемые ветром, легкую, как полет ласточки. Но внутри она остается Тигром. Я пытаюсь приручить ее, но моя дочь не может изменить свою природу, так же как я не могу изменить свою. После выпуска она начала жаловаться на одежду, которую я для нее шью, говоря, что ей стыдно такое носить. Я шью на нее с любовью. Я шью для нее, потому что в Лос-Анджелесе нет такой мадам Гарне, какая была в Китае, и мне некуда относить платья, чтобы их подгоняли по фигуре Джой. Больше всего Джой расстраивает мнимое отсутствие свободы, но я же знаю, чем на самом деле мы с Мэй — особенно она, а в действительности только она — занимались в юности.
Всего этого не происходило бы, будь отец Лу жив. Он умер уже четыре года назад. Мы с Сэмом и Джой могли бы после его смерти переехать в отдельный дом, но не стали этого делать. Когда отец принял Сэма как родного сына, Сэм пообещал ему заботиться о нем после его смерти. Я уже не верю в подобные вещи, но Сэм зажигает благовония и делает приношения отцу во время новогодних и прочих праздников. Помимо этого, разве мы можем оставить Верна, который прожил дольше, чем все ожидали? Кто, кроме нас, будет каждый день заново объяснять ему, что его родители умерли? Как мы могли бы оставить Мэй в одиночку заботиться о муже, заниматься прокатом реквизита, костюмов и работой с актерами массовки, управлять сувенирным магазином и вести хозяйство? Но дело не только в верности семье и данным обещаниям. Нами по-прежнему владеет страх.
Каждый день от правительства приходят дурные вести. Американский консул в Гонконге обвинил китайцев в склонности к мошенничеству и лжесвидетельству, так как у нашего народа отсутствует «аналог западному понятию клятвы». Он утверждает, что все, посещающие его офис с целью уехать в Соединенные Штаты, пытаются использовать фальшивые документы. Иммиграционная станция на острове Ангела давно закрыта, но он разработал новые процедуры, включающие в себя сотни вопросов, дюжины анкет, письменные свидетельства, анализы крови, рентген и взятие отпечатков пальцев. Все это нужно, чтобы ограничить въезд китайцев в Америку. Он утверждает, что практически каждый китаец, проживающий в Америке (в том числе и те, кто больше ста лет назад добывал здесь золото и помогал строить трансконтинентальную железную дорогу восемьдесят с чем-то лет назад), въехал сюда незаконно и является ненадежным. Он утверждает, что мы несем ответственность за торговлю наркотиками, фальсификацию паспортов и других документов, подделку американских долларов и незаконное присвоение ветеранских и социальных льгот. Что хуже всего, он утверждает, что под видом бумажных сыновей — таких, как Сэм, Уилберт, Фред и другие — коммунисты многие десятилетия посылали в Америку своих шпионов. Он настаивает на том, чтобы каждый китаец, проживающий в Америке, был подвергнут тщательной проверке.
На протяжении нескольких лет Джой, возвращаясь из школы, рассказывала о беспрерывных тренировках «пригнись и укройся».[35]Теперь же мне кажется, что мы постоянно живем пригнувшись: мы запираемся в своих домах, надеясь, что окна, стены и двери выстоят и не сгорят. Мы вместе потому, что любим друг друга и боимся друг за друга, и мы прилагаем все усилия, чтобы навести порядок в своей жизни. Но смерть отца выбила нас из колеи, особенно мою дочь.
