— Я не услышала твоего ответа, — тихо сказала она.
— Где?
Она встала.
— Следуй за мной.
Это никогда не закончится! Шабака точно заметил. Золотых и серебряных дел мастера изготовили только первую маску для саркофага, они просили еще тридцать дней для инкрустации стеклом второй и изготовления третьей. Тридцать дней! Ай потерял терпение. Он велел снять маску с одного из саркофагов Сменхкары. Усермон был повергнут в ужас нетерпением Ая и его кощунством.
— Немедленно! Пусть немедленно отправляются и привезут нам маску!
— Но будет заметно, твоя светлость, что она сделана по подобию Сменхкары!
— Кто это увидит? Апоп? Поместим этот саркофаг между первым, который уже закончен, и третьим. Деревянный саркофаг будет закрыт.
— Но третий, твоя светлость, еще даже не инкрустирован!
— Значит, он не будет инкрустирован! И замечательные золотые наосы тоже заберем из могилы Сменхкары. Они укроют саркофаги Тутанхамона.
— Но, твоя светлость, на них надписи с именем Сменхкары!
— Пошли туда ремесленников, чтобы они их поменяли — пусть впишут имя Тутанхамона.
Усермон растерянно моргал. Он никогда бы не решился на подобное разграбление, на такое оскорбление царской особы.
Снимать изображение одного усопшего царя, чтобы представить его изображением другого! Почувствовав прилив ярости, он обрушил его не на своего хозяина, а на подчиненных. У писцов и посланников было ощущение, что они несут в своих мешках всех демонов мира. Через четыре дня они возвратились с Юга, мертвенно-бледные, словно заключали сделку в стране мертвых. Они доставили не только маску Сменхкары, но и некоторые из вещей, требующие изменения надписей в мастерских Фив. Они были обычными ремесленниками, совершившими покушение на увековеченную личность мертвеца, который к тому же был царем. Они понимали, что совершили кощунство.
Ай лично присутствовал при установлении маски Сменхкары на второй саркофаг. Это верно, что его изображение не напоминало Тутанхамона, и любой служащий дворца мог узнать Сменхкару. Но Ай сказал так: никто этого не заметит, так как саркофаги будут уже вложены один в другой и закрыты во время помещения в гробницу.
Только проблема саркофагов и похоронного имущества была почти урегулирована, как возникла проблема повязок. Хумос отказался вмешиваться. Писцы в привычном темпе писали священные формулировки и тоже просили дать им от трех до четырех недель. Составить такие тексты — это ведь не гуся зажарить! К тому же официально работы выполнялись семьдесят дней, через семьдесят дней все и будет готово! Об этом они сообщили мастеру Асехему, который передал их слова Усермону, а тот дрожал при мысли, что необходимо сказать об этом регенту.
— Каким количеством повязок ты располагаешь в настоящее время? — спросил он бальзамировщика.
— Тонких повязок едва хватает на то, чтобы завернуть тело. У меня почти нет широких повязок для внешнего обертывания.
— А бальзамирование?
— Оно почти закончено. Это не было тяжелым делом.
Усермон размышлял. Сразу после ухода Асехема он вызвал писца, которого посылал ограбить гробницу Сменхкары.
— Послушай: ты сейчас возвратишься туда. Снимешь внешние повязки с мумии Сменхкары.
Писец от ужаса вытаращил глаза.
— Но это равнозначно разрушению мумии, Советник!
— Ты предпочитаешь разрушить мумию или погубить нас, себя и меня?
Писец глубоко задумался.
— Но я буду нечистым перед вечностью, Советник!
— Я тебе устрою очищение, которое совершит верховный жрец лично.
— Мне надо снимать все повязки?
— Только широкие.
— Они удерживаются с помощью воска.
— Придумай что-нибудь. И отправляйся туда немедленно.
Спустя четыре дня писец возвратился, растерянный, напуганный, мрачный. Он протянул Усермону мешок. Советник развязал веревку и осмотрел содержимое: груда широких повязок.
— Саркофаг был запечатан, — сказал писец замогильным голосом. — Теперь он испорчен. Мне пришлось оставить его открытым. Проклятия ада будут меня преследовать вечно.
Усермон продиктовал своему секретарю письмо, в котором просил верховного жреца храма Амона выполнить обряды очищения своего служащего, невольно ставшего виновником этого кощунства, затем вручил это послание несчастному человеку и отправил его к Хумосу. Сделав это, он захватил мешок с повязками и незамедлительно отправился в зал, где проводилось бальзамирование.[34]
Со дня смерти Тутанхамона прошло уже сорок три дня. Нетерпение Ая скоро могло превратиться в стихийное бедствие.
Усермон бросил взгляд на мумию: обертывание узкими повязками было уже на стадии завершения. Сильный запах ароматических веществ, смешанный с отвратительной вонью соли, наполнял воздух. Асехем повернулся к посетителю, его взгляд упал на мешок. Советник протянул ему его, не говоря ни слова. После изучения содержимого Асехем спросил неуверенно:
— Откуда это взялось?
— Ты его не знаешь. Закончи обертывание. Завтра.
Бальзамировщик не нашелся, что сказать. Во всяком случае, записи на повязках поведают о своем происхождении.
Анкесенамон открыла глаза. Одна. Воробьи чирикали на террасе, где лев нетерпеливо ходил взад-вперед, ожидая смотрителя зверинца, который должен был принести ему еду.
Она вспомнила, как он целовал ее ноги. Итшан. Его оцепенение. Его страх. Его неловкость. Его волнение. Его благодарность. Его губы. Его тело.
Она вспомнила о том, что в одном из залов этого дворца бальзамируют тело ее супруга. Находясь в нескольких сотнях шагов от этого места, она отдала свое тело другому. Но ведь уже месяцы прошли с тех пор, как настоящий супруг умер. Неужели она рождена для вдовства? И как можно жить без тела мужчины?
Как смогла выжить Исис после смерти Осириса?
«Но я — не Исис», — решила она.
Сати подала ей чашу молока и фрукты. Смотритель зверинца принес льву большой кусок мяса и пиалу с водой и стал ожидать, пока зверь поест, чтобы отвести животное на берег реки справить нужду.
Кормилица изучала свою госпожу взглядом.
— Бальзамирование скоро будет закончено, — сообщила она.
— Так быстро?
— Сорок четыре дня прошло. Регент спешит.
Как обычно, слуги во дворце все узнавали первыми.
— Из-за Хоремхеба, — сказала Анкесенамон.
