— Я ее этому не учил, — оправдываюсь я. — Думаю, это телевизор.
— Слушай, пойми меня правильно, — начинает, в свою очередь, оправдываться Роз. — Я просто протащилась. У ребенка должен быть настоящий талант, чтобы за шестьдесят секунд испортить человеку настроение. И не похоже, чтобы мир дал ей слишком много поводов стать Маленькой Мисс Благополучие. Если разобраться… думаю, она была на редкость сдержанна… — снова пауза. — Как говорится, редко, но метко.
— То есть, ты имеешь в виду… ты действительно подумывала о работе на телевидении, прежде чем я лишил тебя этой возможности?
— О да, — Роз смеется. Умолкает. Смотрит в окно на поток проходящих мимо машин. — Если бы у меня было немного денег на пластику и все такое прочее…
Она вздыхает.
— Ладно, я рад, что ты этого не сделала, — я сжимаю ее тайно, уверяя, убеждая, успокаивая.
Именно это я и подразумеваю. На самом деле. Что бы вы ни думали, не все мужики-вампиры помешаны на титьках. Между «кормлением грудью» и «сосанием» целая пропасть — куда более широкая, чем можно предположить. Лично я, например, никогда не был поклонником внушительного бюста. А фальшивка — она и есть фальшивка, и когда вы видите фальшивые титьки, вам стоит задаться вопросом: кого их обладательница намерена одурачить? На мой взгляд, это хуже татуировок. Тарировка, в конце концов, заявляет о себе прямо и честно, безо всяких экивоков, а вот фальшивые титьки — просто ложь, исполненная в силиконе.
Так или иначе, женщины с маленьким бюстом более интересны. Возможно, потому, что они сами думают, что они должны быть интересными, но это уже другая история.
— Ладно, я рада, что ты рад, — говорит Роз, оборачиваясь назад и насмешливо сжимая мое колено. — Прямо гора с плеч.
Я поворачиваю ручку обогревателя, заставляя его работать сильнее. Роз снова отворачивается.
— Пока не надо, — говорит она. — Нам надо еще кое о чем поговорить.
— О чем?
— О будущем, — пауза. — О том, что будет потом.
Ох, думаю я.
— Ох, — говорю я. И добавляю. — Вот так, значит.
— Да, — говорит она. И добавляет: — Вот так. Мартин, познакомься: это угол. Угол, познакомься: это Мартин.
— Хм, — говорю я.
Не похоже, что я не знаю, чего хочу — или думаю, что хочу. Только, что мой член вдруг начинает воспринимать этот угол как объект атаки. И я не знаю, знает ли он что-то такое, чего не знаю я.
— Хм, — снова говорю я.
— Насколько я вижу, ты впал в тяжкую задумчивость, — шутит Роз — возможно, чтобы разрядить ситуацию.
Безуспешно.
— Я думал… — начинаю я, хотя не вполне готов сказать Роз, о чем я на самом деле думаю.
Я думаю о том, что не умирает. Не о той части, где сказано «Покуда смерть не разлучит нас». Я думаю о том, что на каждой бутылке крови в моем холодильнике проставлен срок годности. Исузу будет расти, станет вампиром, уедет. Я думаю о своей маме, о своем отце и о том, что я действительно не собираюсь говорить об этом Роз. И вдобавок…
Вдобавок, я думаю о том, каково это — смотреть на веснушку, которая мне не нравится… вечно.
— Ладно, — говорит Роз. — Думай. Хорошее начало.
— Я думал, что мы с тобой…
— Да…
— …смогли…
— Продолжай.
— Да! — я только что не взвизгиваю, точно как Исузу со своим «серьезно».
— Что?
— Я думал, — говорю я, — что мы с тобой могли…
Я машу рукой, точно режиссер, который дает артисту знак прибавить ходу, только мои знаки адресованы мне самому и означают: «Ты знаешь. Двигай дальше».
— Повеселиться?
— Нет, — я говорю. — Получше узнать друг друга. Мы с тобой могли бы получше узнать друг друга.
— Ох, — говорит Роз. И добавляет: — Ха.
Она снова отворачивается и смотрит на уличные фонари, которые проплывают мимо. Подпирает подбородок своей неразрезанной ладонью. Вздыхает.
— А как же иначе, — говорит она.
Глава 23. Келли
— Так вы, выходит, влюбились, а?
Это говорит отец Джек, а я отвечаю:
— Думаю, так и есть.
И добавляю: «Похоже по ощущению».
Мы сидим в кабинете отца Джека. Он растопил камин — не ради тепла, но ради того, чтобы смотреть на огонь, который вылизывает своими языками дрова, услышать потрескивание предметов, приговоренных к сожжению. Иуда свернулся клубочком в углу и спит.
— Славно, наверно, — говорит отец Джек, глядя на огонь.
Он счел нужным отвести от меня взгляд и поэтому смотрит на огонь, перед тем как начать Собственно Разговор. Щурится, суживая щели, через которые проникает свет. «Вороньи лапки» в уголках его вороненых глаз становятся глубже.
— Я больше никогда вас не увижу, — говорит он. — Верно? — он молчит, выжидает. — Вы бросите меня, как бросили Солдата.
Я вздрагиваю. И только потом до меня доходит, какого Солдата он имеет в виду. И это верно. Это мое «счастливо оставаться», мое «не прищемите руку, когда будете закрывать дверь». Это вычисляется на раз. И по вечерам становится так много свободного времени.
— Наверно, — шучу я, пытаясь поднять ему настроение. — Подумаю, что в зоомагазине такого, как вы, не купить.
— Такого, как вы, наверно, тоже, — отец Джек вздыхает, его настроение ничуть не улучшилось. — Такие, как я, не пользуются большим спросом.
О, похоже, нам предстоит беседа, полная намеков, выражений и эвфемизмов, когда предмет обсуждения возникает лишь для того, чтобы избегать. Мы постоянно этим занимаемся, мы с отцом Джеком — мы, сделанные из времени. Но всего этого больше не будет. Это прощание. И оно столь же своевременно, как любая ерунда, которая способна разом разрушить все.
— На самом деле, мы никогда про это не говорили, — говорю я, потому что это так и есть.
Потому что я на самом деле не хотел знать. Он сказал, что никогда не говорил об этом, и я был слишком счастлив тому, что сумел поймать его на слове. Опровергать — это в моей натуре. Я принял его опровержение и перехожу к тому пункту, где мог получить преимущество.
— Уверен, мы говорили, — не уступает отец Джек. — Все мои советы относительно вашего пристрастия к азартным играм. Все, что касается двенадцати шагов. Об этом говорили мы с вами, а не кто-то другой.
— Мы не говорили об этом напрямую, — говорю я. — Я даже не знаю… сами знаете о чем.
— О чем?
— О ком… — я запинаюсь. — Мальчики? Девочки? — Молчание. — И те, и другие?
— Ни те, ни другие, — отвечает отец Джек.
Я моргаю. Я смотрю на свои руки, в которых ничего нет. Для иллюстрации.
