Охотник приложил к ней ладонь. Раздался писк и пшиканье, как от гидравлического устройства, и дверь клетки открылась.
— Полезай внутрь, — скомандовал мотоциклист. Поулсом неуклюже влез и сел на пол. Его наручники пристегнули к прутьям. Мотоциклист помог мне тоже залезть в клетку, приковал мои наручники к прутьям, а потом снял кандалы с лодыжек.
— Так будет удобнее, — сказал он, — иначе вас будет бросать по клетке, как кочан капусты.
Потом Охотник впрыгнул в клетку сам, подошел к Поулсому, вытащил пистолет из кобуры и приставил дуло к его голове.
— Звони, — скомандовал он.
— Что?
— Звони им. Скажи, что вы наткнулись на пробку и объезжаете ее. Что ты еще позвонишь и доложишь о ситуации позже, но Эллис уже может ехать. Все.
— Они сразу поймут…
— Ни хрена они не поймут, если ты не произнесешь кодовые слова на случай тревоги, которые, как ты понимаешь, мне известны. Понятно?
Пауза.
— Я не стану просить дважды.
Поулсом достал мобильник.
— Я наберу номер, — сказал мотоциклист.
Для человека, у которого к голове приставлен пистолет, Поулсом вел себя очень убедительно. Смесь напряжения, усталости и раздражения отражалось на его лице; он говорил как ужасающе утомленный диктатор, которому приходится терпеть сильную неудачу и общую некомпетентность всего мира.
— Отлично, — сказал Охотник, убирая телефон в карман. Потом он кивнул мотоциклисту, даже не взглянув в мою сторону. От него исходило осязаемое презрение. Не лично ко мне, а к женщинам вообще. У меня перед глазами появилась картина, как он душит молоденькую девушку и одновременно трахает ее в зад. Его лицо подтверждало мою догадку и говорило, что это далеко не все. Я такие вещи чую за версту. Он понял, что я поняла, и от этого появилось ощущение жуткой клаустрофобии. Именно в этот момент я снова начала бояться изнасилования. Потому что это было как раз то, о чем он думал. Его могли остановить только физические преграды, не мораль. Но страх как раз относится к физическим преградам. Ведь он знал, кто я. И я надеялась, что это не даст ему приблизиться. По телу прокатилась новая волна голода. У меня горели щеки. Он отвернулся и выпрыгнул из фургона.
Мотоциклист достал из кармана маленький шприц.
— Сейчас будет немного бо-бо, док, — сказал он. Лицо Поулсома дрогнуло, и на нем отобразились страх и отвращение. Мотоциклист подошел к нему. — Не волнуйтесь. Это всего лишь успокоительное. Сидите спокойно.
— Что бы там ни было… — начал Поулсом, но мотоциклист тут же ухватил его и всадил шприц в лопатку. Мое лицо, плечи и подмышки обдало жаром.
— Тсс. Расслабьтесь. Вот и все.
— Куда вы нас везете? — спросила я.
— Не могу сказать, мисс. Извините. Но вообще-то недалеко. Не беспокойтесь, — он заметил, как я взволнованно покосилась на шприц, — вам я ничего колоть не буду.
Он подмигнул и ушел к остальным. Поулсом лежал с закрытыми глазами.
— Пора в путь, джентльмены, — сказал Охотник. Я услышала, как захлопываются двери легковой машины, и карета «скорой помощи» трогается с места. Вся операция по нашему перехвату заняла две-три минуты.
Фургон слегка качнулся — видимо, наш водитель вышел, и секунду спустя к Охотнику подошел человек лет сорока в форме «Секьюрисор».
— Я подумал, вам стоит сообщить, сэр, — произнес он. — Похоже, в паре километров от нас хвост. Но точно не уверен. Может, это просто паранойя.
— Какая машина?
— «Лэнд Ровер». Белый. А255ДПР. Одинокий мужчина за рулем. Скорее всего, ничего особенного.
— Все потому, что он белый, — сказал мотоциклист, — белый всегда бросается в глаза. Эффект Моби Дика. Какой идиот станет вести слежку на белой машине?
— Мир полон идиотов, — сказал Охотник. — Я все же сообщу боссу на всякий случай. А теперь едем.
57
Мне показалось, мы ехали минут пятнадцать-двадцать. В фургоне было только маленькое тусклое окошко в задней дверце. Меня укачало, так что теперь внутренности страдали от голода и тошноты одновременно. Когда мы остановились, я была готова блевать (впрочем, это вряд ли бы случилось, ведь я не ела целую неделю). Охотник снова открыл клетку, приложив к ней ладонь. Парень в форме «Секьюрисор» залез в нее, отвязал меня от прутьев и надел мне на лодыжки колодки. Мотоциклист тоже вылез из машины. Поулсом все еще был в отключке, и его оставили в фургоне.
В темноте ничего толком не было видно. Мы стояли у маленького каменного фермерского дома, в котором не горело ни огонька. Все вокруг казалось пустынным. Было ощущение, словно вокруг лишь пустые поля и остатки старинных стен. Не слышно было ни коров, ни овец, ничего.
— Веди ее внутрь, — сказал Охотник, не глядя на меня.
Дом был в форме буквы Г, с низким потолком, пропахший сыростью, обставлен мебелью 30-х годов из лавки старьевщика. Темный массивный книжный шкаф без книг. Зеленый старый диван, на который совсем не хотелось присесть. Кресло, из которого, как эктоплазма, лез наполнитель. Ковер с выцветшим рисунком. Плотно задернутые занавески.
Они разожгли в камине огонь. Голени болели. Волк вызывал в кончиках пальцев рук и ног тупую боль, будто от электричества, когда пытаешься перелезть через забор для скота под напряжением.
— Видимо, бесполезно спрашивать, что происходит? — спросила я у мотоциклиста, когда Охотник вышел.
— Боюсь, что так, мисс, — ответил он, оголяя в улыбке белоснежные зубы и глядя приветливыми зелеными глазами. Волосы у него были двух тонов, как у серферов — совсем светлые и темного медового оттенка.
— И как долго вы меня тут продержите — тоже не скажете?
— Я бы и рад сказать, правда. Постарайтесь не волноваться об этом. — Он сдирал целлофан с пачки «Мальборо». Поулсом запретил давать мне сигареты или спиртное, но ведь не он был тут главный…
— Может, тогда хоть дадите закурить?
Он дал мне сигарету и протянул зажигалку.
— Спасибо, — сказал я, — а теперь мое единственное желание — бутылка «Джека Дэниэлса», может, вы могли бы съездить в ма…
— Картер, — позвал Охотник. Мотоциклист обернулся. — Стой на улице. Через час проверь Поулсома. Если будет дергаться, когда проснется, вколи еще.
Когда мотоциклист — то есть Картер — вышел, Охотник подсел ко мне на диван. Я с мучительно кольнувшим сердцем вспомнила, как дрочила в клетке в фургоне. Было, правда, темно, но там наверняка стояли инфракрасные камеры. Я почувствовала сильнейшее отвращение. Он положил руку в карман и достал оттуда моток скотча.
— Ты можешь пообещать, что будешь вести себя тихо — то есть молчать — или я заклею тебе этим рот. Как хочешь. Но второго шанса я тебе не дам.
Он был так близко, что я опять почувствовала, о чем он думает. Он был в выигрышном положении, у него была власть надо мной. Но что-то его сдерживало. Что бы ему ни хотелось со мной сделать, он все-таки пока не притрагивался ко мне. И я отчетливо уловила резкий запах того, что ему мешало, — страха. Он явно был сбит с толку тем, что его может пугать женщина. Это не входило в его планы. Но он не мог выбросить из головы факт, что перед ним не женщина, а монстр.
