— Ха! — радостно хлопнула в ладоши Вера. — Вот именно — сжечь!!! Ой, здорово вы придумали!
Маша покачала головой:
— А пленников куда? Ты сказал — есть они.
— Ах, черт, — Ратников почесал затылок. — Не хотелось бы их жечь-то… Вот что, Олекса, какие-нибудь другие строения на острове есть?
— Да есть, — усмехнулся парень. — На той стороне что-то вроде амбара. Старый такой, без двери. Но, если камнями да бревнами завалить — не вылезут.
— Вот! Давайте всех полоняников туда и ведите! Пущай посидят… А потом — мыза. Только быстро все, быстро… Вера, я вас попрошу письмишко одно отравить… Сделаете?
— А как же!
— Тогда… Олекса! Пусть вой твои лодочку поищут… Ну, не может быть, чтоб не было! Ой… Что такое?
Размахивая руками, с пирса бежали парни — Ромик и Игорь — пресловутые побегушники…
— Ой! — Маша и Вера переглянулись. — Мы ж совсем забыли про них… Оставили в лесу, велели ждать да сидеть тихо.
— Здорово, парни! — Ратников помахал рукой. — А Колька где?
— Да черт его… делся куда-то. Нам ничего и не сказал — свалил напрочь.
— И черт с ним! Что там на пирсе, купались?
— Угу… Дядя Миша… там это — баркас! Сюда плывет, кажется.
— Баркас? Да иди ты! — Михаил сообразил быстро. — Так… Олекса, уводи поскорей всех своих… Девчонки, парни, — за мной!
Ухватив Машу и Веру за руки, Ратников торопливо зашагал к пирсу. Баркас — небольшое рыбацкое суденышко — уже спустил парус и теперь шел на веслах. Да-да, именно к причалу!
— Эй-гей! — закричал с борта бородатый рыбак в черной жилетке поверх рубахи навыпуск. — Матиас!
— Я за него! — галантно поклонился Ратников. — Что кому передать?
— Да вот, пластинки, — бородач ухмыльнулся. — Господин Лаатс просил завезти, если у лавочника будут, передать Матиасу, охраннику…
— А вы откуда?
— Из Каллесте, рыбаки…
— А меня вы не узнаете, дядюшка Тынис?
— Тебя? Погоди-ка… Никак, Верка, Степаниды Эрховны племянница.
— Да, ее… До берега довезете?
— Так полезай, нам ждать некогда, — рыбак кивнул двум сидевшим на веслах парням. — А ну-ка, подвиньтесь. И пластинки, пластинки давайте… Целая связка… тяжелые — ух! Господин Лаатс сейчас заплатит или на счет записать?
— На счет. Сейчас нет его. Приедет — заплатит лавочнику… да и вам — за труды.
— Ну, в этом-то мы не сомневаемся, не впервой!
Миша даже не посмотрел — что там за записи? — некогда было. Пока прощались с Верой, потом — на мызу… Посмотреть на творящийся там разгром!
Впрочем, долго любоваться не пришлось, Ратников вполне к месту вспомнил вдруг об еще одном неотложном деле. Кивнул парням — Ромику и Игорю:
— Дожидайтесь у пирса!
Сам же прихватил полевую сумку с браслетами (сумку подобрал в клинике) и, вместе с Машей, быстро зашагал к флигелю.
— Милый, а зачем мы туда идем? — на ходу спросила супружница.
Михаил хитро осклабился:
— А вот как придем — увидишь!
В ряду многочисленных увлечений доктора Отто Лаатса значилась и фотография, Ратников помнил… И знал, как нужно употребить пленку. Обязательно нужно, иначе…
Короче — помочь самому себе!
Поднявшись по деревянным ступенькам крыльца, Михаил толкнул дверь:
— Прошу, любимая!
Несмотря на выбитое окно, сквозь которое уже начинало тянуть гарью — парни Олексы не теряли времени даром, — в комнате доктора оказалось не слишком-то светло из-за закрытых ставень. Да и вообще, хирург-убийца не любил яркого света, губительно сказывавшегося и на сохранности картин, пусть даже — единственной — «Скрипача» Матисса, и на граммофонных пластинках. Да и для занятий фотографией солнечный свет — помеха изрядная.
— Ой, как тут темно! — изумилась Маша. — Хотя… не так уж… Ага! Я, кажется, знаю, зачем ты меня позвал, любый!
Ратников уже наклонился к фотоувеличителю, вытаскивая оставленную в рамке пленку, когда родная супружница вдруг набросилась на него, словно рысь! Вот именно так — набросилась, напала, обминая и целуя в шею…
Михаил, конечно, поначалу опешил… но долго не сопротивлялся… Обернувшись, обнял любимую, с жаром целуя в губы, руки его скользнули под халатик, смешной больничный халатик из темно-синего плюша, под халатиком больше ничего не было, кроме горячего, жаждущего любви тела, такого родного, такого желанного…
Чувствуя, как Машенька срывает с него рубашку, Миша повалился на софу, увлекая за собою супругу, уже без всякого халатика, голенькую, с нежною шелковистою кожей и горящими, словно два изумруда, глазами.
— Ах, милый… я так… так соскучилась…
— Я тоже! Тоже! Тоже…
Ратников гладил жену по спине, по плоскому животику и бедрам, вот руки его скользнули к пупку, потом еще ниже — к лону… Машенька застонала, закатывая глаза… Миша ласково потрогал языком твердые трепещущие соски…
Юная женщина изогнулась:
— Ах… любый…
А потом все исчезло! И «Скрипач» у окна, и увеличитель, и сейф, и старая плита, лишь угрюмый эстонский диктатор-президент Константин Пятс неодобрительно хмурился с портрета — видать, не был сторонником открытого и свободного секса.
— Ишь, выпялился! — уже позже, после того, как схлынула первая волна любовной неги, Машенька обернулась, прищурилась. — Ну чего он так смотрит?
— Завидует! — расслабленно улыбнулся Михаил. — А может, он и вообще — гей.
Немного отдохнув, они занялись любовью снова, и Ратников, лаская любимую, благодарил Господа за то, что у него есть Маша. Не было, просто не было больше человека роднее, милее, любимее…
— Вот уставился! В самом деле, чего ему неймется-то? — теперь уже Миша неодобрительно посмотрел на портрет.
А Маша вдруг засмеялась:
— А нам не пора ль, милый?
Михаил вздрогнул:
— Пора! Нам еще гостей провожать… в смысле — выпроваживать.
— Олексу?
— Его, его…
— Славный юноша!
— Много у него… славных… хоть того же Прутка взять… Нет, что удумал — Ван Гога из доктора сделал!
— Что-что?
— А, не вникай, Марьюшка! Нам ли быть в печали? Но вообще-то пошли… Одевайся, милая! Эх, ну и халат у тебя… уж точно — не от Армани.
Они уже вышли на крыльцо, когда Ратников, наконец, вспомнил — зачем, собственно, приходил. Застыл на ступеньке, обернулся:
— Маш, ты рисовать умеешь?
— Да так себе… А что?
— Пошли…