Эта женщина была настолько красива, что слово «возраст» не имело к ней никакого отношения. Женщина с такими классическими чертами лица бывают красивы всегда: в молодости и в старости, но особенно, я думаю, в зрелости.
«Интересно, сколько ей сейчас лет?» – подумала я ошеломленно.
– Аня не курит, – ответил за меня Саша.
Я очнулась.
– Простите меня. Я на вас засмотрелась, – сказала я честно.
Женщина негромко рассмеялась. Смех у нее был приятный и искренний.
– Спасибо. Вы славная девочка. Не возражаете, если я закурю?
– Нет, – ответили мы в один голос.
Женщина достала из внутреннего ящика стола серебряный портсигар с ажурной монограммой.
Открыла его, вытащила тонкую черную папироску и щелкнула обыкновенной современной зажигалкой, лежавшей в том же ящике.
Зажигалка смотрелась неприятным диссонансом на фоне всей этой изысканной старины.
Екатерина Михайловна затянулась, выпустила струйку ароматного дыма, пахнущего ванилью, и спросила:
– Почему вас интересует этот человек?
И я поняла, что речь идет об отце Авдеева.
– Нам кажется, что он имеет косвенное отношение к делу об убийстве, – ответил Саша неожиданно пространно.
Хозяйка слегка подняла красивые брови и выпустила в сторону еще одно облако дыма.
– Волик? – спросила она удивленно. – Отношение к убийству?
– Не лично, конечно, – поторопился объяснить Саша. – Просто история эта… с родословной.
– Понятно, – ответила женщина спокойно. Посмотрела на меня и спросила:
– Как тебя зовут, детка?
– Анна, – ответила я.
– Хорошее имя, – одобрила хозяйка.
Встала с кресла, удалилась в соседнюю комнату. Вернулась назад с небольшой бутылкой шотландского виски и тремя старинными стопками.
Я таких никогда не видела. Стопки были на толстеньких «слоновьих» ножках, стекло отливало драгоценной синевой.
Екатерина Михайловна разлила виски по стопкам, подняла свою и предложила:
– За плохую память!
Я сделала маленький глоток. Виски обожгло горло едкой горечью.
– А почему за плохую? – спросила я, поставив стопку на место.
– Потому, что это самый лучший рецепт от бессонницы, – ответила хозяйка с легкой усмешкой. Еще раз внимательно посмотрела на меня и спросила:
– Сколько тебе лет, девочка?
– Двадцать пять.
Екатерина Михайловна откинула назад красивую голову, отягощенную густыми пепельными волосами, и рассмеялась. У нее были красивые зубы. У нее вообще было все красивое.
Отсмеялась. Посерьезнела.
Повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня с выражением странной жалости во взгляде.
– У тебя многое впереди, – не то предупредила, не то пожалела она меня.
– Надеюсь, – ответила я дипломатично.
Екатерина Михайловна энергично кивнула.
– Правильно! Всегда так говори! Даже когда не думаешь.
Она помрачнела и опустила ресницы. Ее лицо неожиданно стало очень старым.
А я вдруг вспомнила, что видела эту актрису. Правда, не в театре. По телевизору.
Запись была давняя, еще черно-белая. Но даже в таком скучном цветовом раскрасе молодая Екатерина Михайловна смотрелась обворожительно. Что же это была за оперетта? Я не очень хорошо знаю музыку этого жанра. Кажется, «Фиалки Монматра».
«Карамболина, Карамболетта», – распевала Екатерина Михайловна, сверкая ослепительно прекрасной улыбкой. Пышные юбки небрежно взлетали вверх, демонстрируя великолепные стройные ноги, и это движение, которое в любом другом исполнении могло выглядеть вульгарным, выглядело у нее чуть ли ни по-королевски.
И вся она была как сгусток яркого ослепительного света, как солнечный ветер, каким-то фантастическим образом залетевший на Землю.
«Боже мой! – подумала я в благоговейном ужасе, смешанном с восторгом. – Сколько же ей лет?!»
Хозяйка дома, словно услышав мои мысли, подняла красивую голову и посмотрела мне в лицо.
У нее были широко расставленные серые глаза, не потерявшие своей изначальной яркости.
– Вы мне кого-то напоминаете, – сказала Екатерина Михайловна задумчиво. – Не могу вспомнить, кого именно.
– Говорят, у каждого человека на этой планете есть двойник, – ответила я.
– Да. Немцы называют это «доппельгангер». Но «доппельгангер» – не только внешний двойник. Считается, что «доппельгангер» – это зеркальное отражение человека.
– Как это? – не поняла я.
– Ну, например, если оригинал злой, то двойник будет обязательно добрым. И наоборот.
Она снова рассмеялась своим чудесным негромким смехом. По-моему, она все еще вполне могла околдовать любого мужчину. Какого только пожелает.
– Простите, я вас задерживаю, – извинилась хозяйка дома и поставила стопку с недопитым виски на стол. – Итак… Чем могу служить?
– Расскажите нам о том человеке, – попросил Саша. – Об Авдееве.
– Его звали Володя. В театре его называли Волик. Впрочем, почему я говорю в прошедшем времени? – перебила хозяйка сама себя. – Волик жив?
– Мы не знаем, – ответил Саша.
Екатерина Михайловна молча кивнула.
– Волик был очень красивый мужчина, – сказала она все в том же прошедшем времени. Очевидно, прикинула в уме нынешний возраст Волика. – И при этом в нем не было ни малейшей слащавости. Он был невероятно сексуален и мужествен. Внешне, разумеется.
– Почему «разумеется»? – спросил Саша.
Екатерина Михайловна пожала плечами.
– Потому, что он был артистом! Да еще и тенором! Что это за профессия для мужчины, прости господи… Все мужчины-актеры, которых я знала, были очень женственны. Уж не знаю почему, но профессия накладывает печать на характер. Поэтому я ни разу не выходила замуж за актера. Мне их капризов и в театре хватало.
– А сколько раз вы были замужем? – не утерпела я.
– Пять, – ответила Екатерина Михайловна, ничуть не удивившись моему вопросу.
– Ого! – сказала я с уважением.
Хозяйка рассмеялась.
– Вы думаете, что это я мужей меняла? Ничего подобного! Они от меня сбегали примерно через год совместной жизни. Мало кто может выдержать жену-актерку. Только Лешенька продержался до конца. Леша – это мой последний муж, – объяснила она нам. – Он был врачом. Хирургом. Умер два года назад прямо на обходе. Сердце… Простите, я снова отвлеклась.
Екатерина Михайловна взяла стопку и отпила еще глоток.
