— Когда она уехала?
— Примерно два месяца назад. Но хозяин как будто не сильно расстроился. Время от времени приводил сюда шлюх.
— Ты с ним спала?
Твердо:
— Нет. Предлагал пару раз, но я ответила «нет».
— А если бы предложил что-нибудь достойное? Например, положение младшей жены?
— Но не предлагал же. Хотел только по дешевке перепихнуться и не собирался платить больше, чем другим женщинам. Я отказала.
— Ты никогда не видела его обнаженным?
— Нет:
— Не смотрела на его спину, когда он снимал рубашку?
— Нет.
— Не слышала, были у него враги?
Викорн остановился над телом и нахмурился.
— Оставь, — бросил он мне. — Этот тип был исполнительным директором Тайско-японской корпорации восстановления лесов и улучшения окружающей среды Исаана.
Я рассматривал тело, но теперь поднялся и посмотрел Викорну в глаза.
— Не спрашивай, я совершенно без понятия, — бросил тот.
— Зинна решит, что за этим стоите вы.
— Ясное дело. Произошло чудовищное совпадение. — У меня возникло ощущение, что полковника не слишком беспокоит Зинна. — Не понимаю, что тут за связь, но ко мне это не имеет никакого отношения. Очень важно узнать, зачем это сделано, раз нам известно, кто это сделал.
Мы молча попрощались друг с другом.
— С минуты на минуту прибудет бригада экспертов, — сказал я служанке, направляясь к двери. — А у меня дела в другом районе города. — На улице взял мототакси и поехал к Чанье. По дороге пискнул мой мобильник и появилось текстовое сообщение:
Ее забрали. Хотят ее татуировку.
ГЛАВА 45
Наше любовное гнездышко еще хранило отзвуки ласкового воркования. Я был слишком опустошен и не мог пошевелиться — словно прирос к месту. В груди разрастался вакуум и мешал дышать. В голове возникали картины изощренных издевательств над ней. Я полюбил Чанью задолго до того, как узнал ее лицо и имя. Мое сознание в ловушке, откуда нет выхода. Надо ли объяснять? До того как она осветила мою жизнь, я ничего не желал. И теперь не имел сил возвратиться в дочаньевскую эпоху господства серости и власти теней. Даже Будда в моем сознании сиял не так, как она. Я не боялся ничего, только бы не потерять ее. У меня едва хватило воли прочитать новое текстовое сообщение на мобильном телефоне: «Принеси миллион американских долларов в купюрах с непоследовательными номерами. Помоги мне ее спасти». Далее следовал адрес на другой стороне города неподалеку от Каосан-роуд. Я немедленно позвонил Викорну. Миллион долларов в создавшейся ситуации до странности скромная сумма. Он тут же послал ко мне подчиненного с деньгами.
— Направить тебе людей? Мы можем взорвать дом?
— И убить ее?
Викорн усмехнулся:
— Поступай как знаешь. Но если у тебя сорвется, я прибуду со спецвзводом, а там уж как ей повезет. Будь они прокляты, эти чиу чоу!
Деньги, небрежно засунутые в пластиковый пакет, прибыли с констеблем, который, судя по выражению его лица, был изрядно запуган Викорном.
Но движение вдоль всей Сукумвит было парализовано пробкой, и на боковых улицах, не в силах влиться в основной поток, тоже скопились машины. Спокойствие покинуло меня. Я оказался не в состоянии медитировать. Чувствовал себя таким же беспомощным, связанным кармой существом, как все остальные: от муравья до Эйнштейна. К тому времени, когда мы добрались на другой конец города, мои нервы совершенно разошлись, глаза бегали по сторонам, рука, сжимавшая пакет с деньгами, немилосердно дрожала. Мозг изобретал все новые и отнюдь не буддийские способы расправы с обидчиками Чаньи, если они успели причинить ей зло. Но одновременно я, как всякий влюбленный, пытался подкупить Будду и, пока мы пробирались к Каосан-роуд, успел дойти до трех свиных голов и тысячи яиц. Если мне не изменяет память, даже рождение показалось не таким стрессовым событием.
Будда незаменим, если необходима разрядка. Дом оказался старым строением из тикового дерева на сваях в древнетайском стиле. В районе Каосан еще сохранилось несколько таких, но их в основном превратили в гостевые приюты для мучимых ностальгией по прошлому фарангов. За этим не очень-то следили; у меня сложилось впечатление, что он стоял брошенный — пышная трава и упрямые сорняки заполнили то, что некогда было тропическим садом. На стене рядом с въездными воротами висела убогая вывеска на тайском, английском и японском языках: «Татуировки». Все окна были разбиты. Неподалеку на дороге стоял большой «БМВ» цвета «серый металлик» с водителем за рулем. На мой стук дверь немедленно открылась; хорошо одетый китаец несколько секунд меня изучал, задержал взгляд на пластиковом пакете, едва заметно кивнул и впустил в дом. Тщательно запер замок и показал на внутреннюю дверь, ведущую в большую комнату, занимавшую весь первый этаж.
Свет проникал внутрь единственным способом: сквозь щели в тиковых ставнях, и узкие лучи образовывали на полу и мебели яркие, продолговатые фигуры. Эти же лучи слегка рассеивали мрак у стен, и мои расширившиеся зрачки выхватили покрывавшие их изображения: геометрические рисунки и причудливо увеличенные фотографии женских и мужских тел — совершенно обнаженных, за исключением нанесенных татуировок. Стены показались мне настолько необычными, что я не сразу заметил сидевших под ними людей. Обстановка дома чем-то напомнила хижину Гогена на Гаити. В пространстве обветшавшего строения художник дал волю разыгравшемуся воображению. И какому воображению! В образах на стенах ощущалось влияние от Хокусая до Иеронима Босха,[68]Уорхола,[69]Ван Гога, Пикассо и граффити на стенах токийской подземки. Иши оказался в своем творчестве настолько же эклектичен, как коллекционер безделушек, но в нагромождении красок и форм ощущалась необыкновенная проникновенность. Стены казались продолжением его татуировок — гениальных, напряженных по духу, неотразимых и совершенно непонятных — продукта необузданного человеческого гения, вынужденного под угрозой наступающего безумия заявить о себе: «Я существую!»
Мой взгляд опустился на низкий стол, и, сомневаясь, правильно ли оценил ситуацию, я шагнул туда, где должны были состояться переговоры. Все семь китайцев, кроме одного, были одеты в деловые костюмы и галстуки. А этот, видимо главный переговорщик, носил рубашку с расстегнутым воротником под кашемировым пиджаком. Для удобства ног пол под столом по старинной традиции опустили ниже основного уровня комнаты, однако с той стороны, где стоял я, казалось, что под стенами, разрисованными безумным богом, собралась компания гномов. Длинный луч света выхватывал из темноты сидящего во главе стола Иши. На художнике была великолепная белая рубашка из хлопка с открытым воротом, демонстрирующая край татуировки. В руке — неизменная бутылка сакэ. Рядом, в полумраке — Чанья в шали цвета темного золота. Когда я приблизился, она заговорила хриплым голосом:
