его можно только в кромешной тьме.
Кромешная тьма. Как там, где за конторкой сидит старичок, веками не видевший света. Да, с фонарём отыскать там Геннадия Сергомасова было бы куда проще. Да и вылезти потом из этой бездны.
Настя припомнила, как тени предков Игоря встали на её защиту и приняли часть удара Викиным фонарём на себя. А Геннадий, наверное, смягчил свою участь тем, что вытолкнул её за падающую решётку. Может, теперь ему там полегче. Сам наложил проклятие, сам пожертвовал собой, чтобы его снять.
Настя, впрочем, по совету Квиле, попыталась помочь Игоревым предкам ещё и записками в церквях. Сам Игорь в ответ на рассказы о поминах и о том, как они помогают умершим предкам, только предложил денег на оплату годовых и сорокоустов. А когда Настя отказалась, перевёл ей приличную сумму по номеру телефона. Поминальных служб на эти деньги получилось заказать с хорошим запасом, так что почившие Сергомасовы, наверное, теперь уже не сидят в глубоких страшных темницах.
Темницы. Тьма. Каменные мешки. Подвалы.
Так. Подвалы. Настя вдруг снова отчётливо вспомнила, как бабушка Алина, ещё в силах, спускалась в подвал дома, держа наготове фонарь. Квиле ещё тогда сказал, что в бездну к проклятым так спуститься нельзя. А к кому можно? И где бабушка взяла фонарь?
Настя чуть по лбу себя не хлопнула. Ведьмы теней-то не было, видимо, бабушка Алина, как и она сама теперь, совмещала две должности. И где, интересно, теперь бабушкин фонарь?
Пожалуй, единственным местом, где мог оказаться такой артефакт, была кладовка. Настя вдохнула поглубже и открыла деревянные дверки в прихожей. Залезать сюда — это как путешествовать по прошлому без карты и компаса. На пол из захламлённого шкафа перекочевали ненавистные весы, старый пылесос, штука для мойки окон, взорвавшаяся когда-то скороварка, несколько сломанных часов, старый топор, коробка с гайками, пакеты с удобрениями, ещё один топор, разводной гаечный ключ, большой колокол. Наконец Настя нашла у задней стенки фонарь вроде тех, которыми пользуются путевые обходчики.
Прикрыв двери, Настя покрутила агрегат в руках. Нажала на кнопку. Ничего не произошло — фонарь не засветился. Вставка новых батареек тоже не помогла. Разочарованно выдохнув, Настя убрала фонарь обратно и уже приготовилась к нудному запихиванию в шкаф всего вытащенного на свет хлама, когда заметила в дальнем углу ещё один светильник. Что-то вроде имитации старой лампы из исторических сериалов. Стеклянная колба, металлическая крышка с местом для батарейки и ручка. Только внутри — патрон для лампочки, а не подсвечник.
Хмыкнув, Настя отыскала в кладовке старую лампу накаливания и ввернула в патрон. Вставила батарейку. Включила и зажмурилась от яркого света. Пока крутилась на месте, пытаясь выключить, зацепила взглядом зеркало в прихожей. За стеклом, будто в ином пространстве, скользили тёмные силуэты. Но это были не только привычные цветные полупрозрачные сущности, теперь к ним присоединились матовые серые и всех оттенков чёрного фигуры, точно повторяющие людские контуры. У некоторых за спинами были длинные хвосты, у других вместо руки или ног — осьминожьи щупальца. Стоило Насте чуть присмотреться, как одна вроде бы дама внезапно расплылась в тёмную мерзкую кучу. Хорошо, что Настя по привычке встала так, чтобы самой не отражаться в зеркале. Ещё не хватало, чтобы эти сущности заметили её тут с лампой.
Вот, значит, с какими тенями придётся иметь дело. Да уж. Раньше были только несчастные призраки, застрявшие в междумирье. Теперь ещё и эти. Интересно, им тоже придётся помогать? Или наоборот — отлавливать и заточать в зеркальных клетках?
И откуда это понимание в Настиной голове?
В глазах рябило. Настя сосредоточилась и заставила тени скрыться за плотной тёмной пеленой. Слишком уж она устала, чтобы сейчас возиться ещё и с ними. Отдохнуть бы хорошенько. Что там, кстати, говорил Игорь насчёт своей дачи? Там вроде бы очень красиво?
В зеркале появился сумеречный снежный коридор, уходящий в розово-сиреневый закат. Вроде заледеневшей водной глади под темнеющим зимним небом.
По снегу, виляя хвостиком, бегал Беляшик. Что-то находил, принюхивался, копал лапкой, потом бежал дальше, играя с редкими падающими снежинками.
Глаза привычно защипало.
— Не надо плакать, — мягко произнёс Гошка. — Тебе не идёт. Да и Беляшик расстроится.
Холодный ветер трепал длинные Гошкины волосы, но его кожа даже на морозце оставалась бледной. Шея белая, шарфа, как обычно, нет. Снова придётся отпаивать его чаем с малиной, без конца меряя температуру и беспокоясь. Прямо как Игорь недавно ухаживал за Настей, хотя его об этом даже не просили.
— Правильно, — усмехнулся Гошка. — Всё повторяется.
Настя смотрела на него, не в силах и слова произнести. Лишь протянула руку, чтобы дотронуться. Но Гошка отступил на полшага:
— Не надо.
Насте хотелось сказать, что ей очень плохо без него, но вместо этого она проговорила:
— Прости меня.
— Не получится, потому что не за что. Я никогда и ни за что на тебя не обижался, — печально вздохнул Гошка.
Стало ещё труднее дышать. Потому что сама Настя постоянно находила в Гошке что-то неправильное, раздражающее. И она дулась, злилась, переставала отвечать на звонки, даже пару раз на него накричала.
— Забудем, — улыбнулся Гошка. — Я забыл, и ты отпусти.
Настя вытерла горячую слезу рукавом. Смысл последней Гошкиной фразы дошёл до неё не вдруг. А когда стало ясно, что он имел в виду, руки задрожали.
— Всё равно придётся, — покачал головой Гошка. Беляшик подбежал и сел у его ног, подняв мордочку и щурясь на зимнем ветру.
Беляшик. Пожалуй, первый настоящий друг, хотя и собака. И Гошка. Первая настоящая любовь, пусть и острая, колкая, громкая, как фейерверк, и такая же яркая. И быстро гаснущая. Две глубокие раны на Настиной душе.
— Всё пройдёт, — успокаивающе произнёс Гошка. Беляшик перебирал лапками, как будто ему хотелось бегать и играть, а приказано сидеть.
Но нельзя же приказывать им сидеть рядом и наблюдать, как Настя упивается жалостью к себе. Тут уж два варианта — или отпустить, или присоединиться. Гошка перестал улыбаться и хмуро глянул на Настю. Тем более у неё от слёз и холода уже из носа потекло. Жалкое, наверное, зрелище.
— Ладно, — всхлипнула Настя, снова утираясь рукавом. — Спасибо, что
