Взмахиваешь снова — и оп! Взмахиваешь — и оп! Тот, кто придумал деньги, был великий фокусник. Чудодей».
Было два часа пополудни. Солнце уже нещадно палило.
Но все-таки хорошо, что я нахожусь по эту сторону магии. Если находиться по другую, то в лучшем случае будешь ее обслуживать, а в худшем — она обернется против тебя. А что будет, если магия обернется против тебя? Даже думать не хочу — тогда несдобровать.
Я вышел на улицу и направился в сторону рынка. Мне хотелось начать именно с него.
Рынок на улице Ферия был заполнен людьми. Я расклеил там несколько объявлений и вернулся обратно на Сьерпес. Нужно было обязательно расклеить еще около больницы «Сан Хуан де Дьос» и на площади Сан-Франциско. От Сан-Франциско я отправился к бирже и кафедральному собору. Биржа — очень важное место. Мелкие торговцы обычно на Ферии, а вот крупные — все здесь. Лучшей клиентуры еще поискать! На Площади песен царило большое оживление — и не столько из-за торговцев, сколько из-за рабочих, которые достраивали биржу. Это было огромное уродливое здание — абсолютно в стиле Хуана де Эрреры. Ведь Эскориал — тоже дело его рук. Кто-то должен запретить ему строить что бы то ни было — ну, разве что только гробницы. Какое счастье, что кафедральный собор строил не он. Когда я впервые приехал в Севилью, я был поражен. Я никогда прежде не видел такой огромной, такой величественной и прекрасной постройки. Я наклеил два объявления возле его дверей. Потом поднял глаза кверху, к Хиральде. Статуя Веры снизу казалась маленькой черточкой в небе.
Солнце отражалось на блестящей поверхности ее щита, будто в маленьком стеклышке, как в песчинке, Пелетье. Но тот, кому пришло в голову использовать статую как флюгер, был поистине изобретательным человеком. Если уловить момент, когда поднимается ветер, можно увидеть, как статуя поворачивается и словно осматривает город — вечером она повернута в одну сторону, а утром — в другую. Вера… Этот мир полностью прогнил, он — как испорченный плод, который грызут черви-деньги. Он — пленник природы, и его давно пора выбросить на свалку. И только Вера этого не знает и неустанно вертится под порывами ветра, держа щит в одной руке и пальмовую ветвь в другой. Пальмовая ветвь указывает направление, откуда дует ветер.
Но я что-то расслабился, а сейчас не время. Отсюда я отправился к дворцу Алькасар и расклеил там еще несколько объявлений на стене рядом с парком. Затем вошел в парк со стороны улицы Санта-Крус и пересек его в обратном направлении. Выйдя на Пуэрта-де-Херес, я продолжил путь к больнице «Каридад», где повесил еще одно объявление. Потом пересек Темпрадо и пошел к Золотой башне, оставил объявление и там. Ареналь — прекрасный квартал — красивый, богатый. Поэтому я клеил объявления прямо на оградах, хотя отлично знал, что завтра их оттуда сдерут. Одно объявление я наклеил даже на стене дома дона Мигеля де Маньяры. Надо сказать, что дон Мигель приобрел завидную славу, в некоторой степени благодаря городским сплетням, а также благодаря писателям, кочующим цыганам и их песням. Только не под своим именем, а как знаменитый любовник дон Хуан. Впрочем, говорят, что когда он соблазнял женщин на севере, то представлялся как дон Хуан Тенорио. Что ж, он искупил свои грехи, построив больницу «Каридад», даже доктор Монардес лечил там больных.
Отсюда я направился через Сан-Висенте и Сан-Лоренцо, прошел по улице Имаген, которая, как всегда, была заполнена народом, и вошел в квартал Макарена. Здесь живут люди победнее, так что я решил особо не расходовать объявления. Конечно, бедные в Севилье не похожи на бедных в других местах, в этом Сервантес прав. Но все-таки они бедны. Денег им вечно не хватает и приходится жить в полурабстве, если так можно выразиться. Почему? Да потому что они согласны так жить — вот главная причина. Как говорил доктор Монардес, если они перестанут креститься и возьмут в руки палки, положение быстро начнет меняться. Но они добровольно согласились, чтобы деньги их поработили, словно деньги — это часть природы. Какая глупость! Природа являет нам себя по-разному, однако она всемогуща — о, еще как! Она огромна, всесильна и несокрушима, а деньги — это мерзость, жалкая человеческая выдумка. Но ведь и люди жалки, потому и наделяют деньги большой властью. И если вокруг тебя все предпочитают жить подобным образом, считай, что ты попал в помойную яму. Но не может быть, люди искренне считают, что это добрый порядок вещей. Однако в нашем пропащем мире добром ничего не добьешься, абсолютно ничего. Во всяком случае, каких-то важных свершений. Важные свершения достигаются силой или обманом, или их сочетанием, но никак не добром. Доброта всего лишь множит отбросы. Обычная жизнь простых людей проходит в размышлениях о доброте среди бедности и лишений. Люди радуются незначительным вещам, а потом умирают. И на этом все заканчивается. Ничего особенного.
Поскольку у меня кончились сигариллы, я решил зайти к Кармен ла Сигарера и купить себе несколько штук. Она стояла, как обычно, на углу возле цирюльни и громко препиралась с солдатом Хосе. Надо сказать, что Хосе очень ревнив. Я хотел подшутить над ней, сказав что-то вроде «Кармен, в Париже девушки продают цветы, а ты продаешь сигариллы», но, увидев Хосе, решил промолчать (и хорошо сделал!) Поскольку я так и так находился рядом с цирюльней, то решил зайти побриться. Дон Фигаро, как обычно, принялся рассказывать мне любовные сплетни и небылицы — как благодаря ему граф Альмавива хотел жениться на Розине, как для этой цели они подкупили итальянца Базилио и заставили его притвориться больным (будто так уж трудно подкупить итальянца!), как впоследствии граф Альмавива хотел сделать Фигаро своим адъютантом, но тот стал колебаться, а стоит ли ему помогать, потому как граф стал заглядываться на его невесту Сюзанну; как из Бургоса приехала некая донья Эльвира, чтобы разыскать своего любовника, который ее бросил, а был этим любовником дон Мигель, и как начальник тюрьмы дон Писарро незаконно держал в тюрьме абсолютно невиновного Флорестана. Его супруга, переодевшись мужчиной и записавшись под именем Фиделио в ряды городской стражи, в скором времени собиралась его освободить.
Тут уж я не выдержал и сказал:
— Фигаро, ну кто верит этим небылицам?
— О, верят, сеньор, еще как верят, — ответил цирюльник, смеясь. — Ко мне целый день приходят люди, и от них чего только ни услышишь, — лукаво подмигнул он мне в зеркале, пока обмахивал мое лицо полотенцем.
— Да,
