Но она видела, что на него гораздо более сильное впечатление производило любое, самое скромное доказательство славы Божией, представленное природой.
Учитывая все сложности окружающего ее мира, сегодня такие простые чудеса нужны ей, как никогда.
В саду тихо, лишь с веток вечнозеленых кустарников и деревьев срываются иногда капли непросохшего дождя. Помятые ливнем лаванда и розмарин наполняют воздух вокруг едким ароматом, стоит ей провести пальцами по их стеблям и листьям. На грядках оживают календула, гиперикум и фенхель. Она расчищает место вокруг каждого кустика и рыхлит землю, чтобы скорее показались ростки. Следующими покажутся белладонна, бетоника и кардиака, сердечная трава, которая, стоит ей приняться, разрастается мощно и быстро, как крапива. В детстве Зуане часто казалось, что в самом начале времен кто-то смешал времена года и алфавит, и оттого первыми появляются растения на «б» и на «г», а уж потом на все остальные буквы. Когда покажутся последние, сад уже совсем зарастет, так что и клочка свободной земли не останется.
Она просовывает пальцы под пушистые, кружевные побеги молодого фенхеля. Отец был прав. В самом деле, чудо, как росток, которому едва хватает сил стоять прямо, пробивает себе путь наверх через тяжелую, отсыревшую толщу земли. Но дайте ему еще пару недель хорошей погоды, и его стебелек горделиво выпрямится, упругий от собственных соков. Почва, свет, вода и солнце. Рост, смерть, разложение, новое рождение. И никакой надобности в покаянии, прощении или искуплении вины. Жизнь без души. Такая ясная, такая простая. Ах, Зуана, твое место среди растений, а не в гуще монастырских интриг.
— Я так и думала, что найду тебя здесь.
Зуана быстро оборачивается. К ней между кустов осторожно пробирается аббатиса.
— Ну, как дела у твоих новых ребятишек? — интересуется она, обводя маленький огородик рукой.
— Судить пока рано. Но, думаю, хороший урожай календулы у нас будет.
— Да, и прямо на твоих щечках.
Зуана поднимает руку и стирает со щеки полоску грязи. В отличие от нее аббатиса вся чистая, свежевыглаженная, но выдает ее не это, а цвет лица. Редко покидающие свои кельи монахини хора сохраняют светлую и гладкую кожу без помощи пудры, которой пользуется Аполлония, а у тех, кто работает снаружи, щеки и носы быстро покрываются прожилками сосудов от солнца и зимних ветров. Защищает их это от греха тщеславия или нет, сказать трудно, однако верно, что в их кельях инспекция не нашла бы столько серебряных подносов, служащих зеркалами.
— Я пришла поговорить с тобой о послушнице. Объяснить, что произошло той ночью на пристани.
— Вы не должны ничего объяснять, мадонна аббатиса.
— Не должна, верно. Но мне хочется, — улыбается она, оглядываясь. — Скажи, а где здесь чемерица?
Зуана показывает на вечнозеленый куст на дальнем краю одной из грядок. Подобрав юбки, аббатиса направляется к нему.
— А с виду такая… невинная.
— Яд у нее в корнях, не в листьях.
Аббатиса кивает и, не сводя глаз с растения, начинает рассказывать:
— После того как я написала ее отцу письмо, он долго медлил с ответом. Когда ответ наконец пришел, она уже как будто успокоилась, и я решила не разглашать то, что он мне сообщил. К его чести, он со всей искренностью ответил на мои прямые вопросы. Он рассказал мне, что его дочь с детства отличалась сильным характером, умом и страстностью, увлекалась то одним, то другим, и это… непостоянство ее нрава заставило его изменить решение и отдать ее в монастырь, а не замуж, как он намеревался сделать сначала, так как, по его мнению, Господь будет для его дочери лучшим наставником, чем любой муж. К несчастью, он сообщил ей — и нам — о своем решении, когда дело зашло уже довольно далеко.
Зуана обводит взглядом грядки. Сильный характер. Среди растений тоже встречаются такие. Дождь, солнце, мороз, насекомые — им все нипочем, они растут и плодоносят, в то время как другие рядом с ними, выросшие из той же горсти семян, вянут и умирают. Их-то и следует беречь, с них брать побеги, а не замуровывать в четырех стенах, не давая размножаться.
— А юноша?
— Учитель музыки? К сожалению, о нем он не был столь откровенен. Но к тому времени у меня, хвала Господу, уже был другой источник информации. Похоже, любовь у них была нешуточная. Когда все открылось, разразился скандал, едва ли не драка, и молодого человека уволили. Отсюда и решение послать ее к нам, в Феррару, а не оставлять в Милане, чтобы, разлучив их, предотвратить возможные последствия. Лишь много позже я выяснила, что молодой человек самостоятельно приехал в наш город, чтобы поддерживать с ней связь тем способом, о котором они договорились заранее.
— Вы много выяснили, — говорит Зуана, впечатленная помимо своей воли.
— В хорошей семье всегда найдется человек, который может разузнать все, что угодно, — пожимает плечами аббатиса. — Обнищавший приезжий в чужом городе поневоле тянется к друзьям, которые не жалеют денег, а юноша, покоривший сердце девушки из благородного дома, любит похвастать своей победой.
«Как хорошо она знает мужчин», — думает Зуана с восхищением. Но откуда? Она ведь никогда не была в таверне, не пила с мужчинами вина и, уж кончено, не заигрывала с ними, как и они с ней. А вот, поди ж ты, говорит о них так, словно впитала знание жизни с молоком матери. А может, в ее семье есть какой-нибудь особый наследственный учебник, в котором все это написано, и она принесла его в монастырь в своем сундуке с приданым? Такую книжку надо хранить от пронырливых церковных проверяющих как зеницу ока.
— А что это за «друзья»? Те самые, что нашли ему место в Парме?
— Те самые, — немного рассеянно кивает аббатиса, так как ее внимание привлек какой-то жучок или кусочек грязи, который она осторожно счищает со своей юбки. — Я бы раньше тебе обо всем рассказала, но мне не хотелось ставить под удар твои отношения с девушкой. К тому времени вы с ней так… сблизились, что я вопреки всему надеялась, что она передумает. В ту ночь я впутала тебя в это дело лишь потому, что не знала наверняка, как они между собой условились, и не могла следить за ней все время.
— Я сама должна была догадаться. Ведь это было так очевидно.
— Нет. Это был искусный обман. Я бы и сама ничего не заподозрила, если бы не знала.
— Меня больше заботило, как бы не пропал маковый сироп из бутылки в аптеке, — качает головой Зуана.
— Ты, как всегда, слишком строга к себе, Зуана. Ты заболела, а остальной общине вскружил голову карнавал. У тебя нет причин винить себя.
— Единственное, чего я не понимаю, — это почему он, потратив столько сил на то, чтобы найти ее и установить с ней связь, вдруг без малейших колебаний взял и все бросил.
Аббатиса срывает лист с куста чемерицы и мнет его в руке.
— Я же говорила: молодые люди вроде него озабочены лишь одним — собственными удовольствиями. Если бы все вышло, как он хотел, то он взял бы ее, попользовался и бросил. Мы должны благодарить Господа за то, что Ему было угодно позволить тебе спасти ее от нее самой.
