густой румянец. — Никаких превращений. Это на таком-то морозе?… Да так недолго и яйца отморозить, если это уже не случилось.
С этими словами он запустил руку под полу и пошарил там, видимо желая удостовериться, что его опасения лишены оснований.
— Но тогда мы вообще ничего не поймаем, — напомнил ему Михаил. — Неужели так трудно…
— Ах так! И ты тоже заделался командиром?! — угрожающе зарычал на него Франко. — Ну а теперь послушай меня, ты, маленький говнюк! Это ты вытянул самую короткую палку, так вот теперь и превращайся сам, сколько тебе влезет. Хватит бездельничать.
Это обвинение Франко больно ударило по самолюбию. Михаил понимал, что Франко отчасти прав. Ни слова не говоря, он зашагал дальше, и в наступившей тишине было слышно, как хрустит, ломаясь под ногами, намерзшая на сугробах за ночь корка колючего наста.
— Сам-то ты чего не хочешь превратиться? — подначивал его Франко. Он плелся позади. — А зря. Бегал бы сейчас себе, гонял по лесу зайцев и выл бы по ночам на эту чертову луну.
Михаил не ответил; он не знал, что сказать. Он все еще высматривал зайца, но тот словно сквозь землю провалился, исчез среди этой безбрежной, ослепительной белизны. Обернувшись, он снова бросил взгляд в сторону белокаменного дворца, который теперь наподобие далекого миража, казалось, парил между небом и землей. В воздухе вновь закружились снежные хлопья, и, если бы Михаилу не было так холодно и он не чувствовал бы себя глубоко несчастным, никому не нужным и беспомощным, ему, наверное, пришла бы в голову мысль, что зимний лес прекрасен.
Франко остановился в нескольких шагах от него и принялся дышать на сложенные ковшиком руки. Снежинки запутывались у него в волосах и оседали на ресницах.
— Может быть, Виктору такая жизнь и по душе, — угрюмо сказал он. — И Никите тоже. Но кто они такие, кем они были прежде? Мой отец был человеком состоятельным, я сын богача. — Он тряхнул головой. — В тот день мы всей семьей уселись в бричку и отправились в гости к бабушке с дедушкой. В пути мы попали в пургу. Мама не вынесла холода и умерла, но отец, мой младший брат и я разыскали в лесу небольшую хижину — это совсем недалеко отсюда. Конечно, на том месте сейчас уже ничего нет, она давным-давно развалилась. — Задрав голову, Франко посмотрел на небо — между облаками по-прежнему не было просвета. — Потом умер братик, — продолжал он. — Перед смертью он даже не мог открыть глаза. Он плакал, и веки у него смерзлись. Отец знал, что оставаться там больше нельзя. Нужно было во что бы то ни стало выйти из леса и добраться до какой-нибудь деревни. И мы пошли. Я помню… у нас были подбитые мехом пальто и дорогие штиблеты. У меня на рубашке была вышита монограмма, а на отце был кашемировый шарф. Но это все не согревало, ветер валил с ног. Мы с отцом нашли ложбинку и попытались разжечь костер, но все ветки оледенели и не загорались. — Он снова перевёл взгляд на Михаила. — И знаешь, что мы сделали? Мы сожгли все деньги из отцовского портмоне. Они горели очень ярко, но тепла от них не было. Боже мой! Тогда мы, наверное, отдали бы целое состояние за три кусочка угля. Отец замерз в сугробе. И я в семнадцать лет остался сиротой. Я знал, что тоже погибну, если не найду приюта. Я встал и пошел, надев на себя два пальто. Тогда-то я и нарвался на волков. — Он снова подышал на руки и принялся растирать застывшие суставы. — Один из них укусил меня в руку. А я со всей силы двинул ему ногой прямо в морду, у него вылетело сразу три зуба. А тот подонок — Йозеф его звали — после этого как будто даже умом тронулся. Они растерзали моего отца; маму и братишку они, наверное, тоже сожрали. Я об этом никогда не спрашивал. — Франко стоял, задрав голову и глядя, как падает снег. — Они взяли меня в стаю как производителя. Тебя мы подобрали в лесу для того же.
— Как?… Производителем?
— Ну да, чтобы детей делать, — объяснил Франко. — Стае нужны детеныши, пополнение, иначе она вымрет. Но дети не выживают. — Он пожал плечами. — Ну да ладно, наверное, Бог знает, что делает, и, видно, в этом и есть промысел Божий. — Он оглянулся и посмотрел в сторону деревьев, за которыми скрылся заяц. — А ты и уши развесил. Ты побольше слушай Виктора. Он любит распинаться о том, как это здорово и благородно и что все мы должны гордиться, что именно нам было дано Богом стать теми, кем мы стали. Но я лично не вижу особого благородства в том, чтобы отращивать шерсть на заднице и грызть эти проклятые кости. Да пропади пропадом такая жизнь! — Он смачно сплюнул на снег. — Так что превращайся сам, — сказал он Михаилу. — Будешь бегать по лесу на четырех и ссать на деревья. Я же Божьей волею был рожден человеком и впредь им останусь, — сказал он и поплелся обратно в сторону белого дворца, до которого предстояло пройти метров двадцать.
— Подожди! — окликнул его Михаил. — Франко, куда же ты?!
Но Франко не желал ничего слушать. Он только раз оглянулся.
— Принеси нам большого и жирного зайца, — ядовито проговорил он. — Или, может быть, тебе повезет, и ты найдешь что-нибудь посущественнее. А я пока пойду домой и постараюсь со…
Договорить он не успел, потому что в следующее мгновение то, что казалось снежным бугорком всего в двух-трех метрах от него, вдруг зашевелилось, взрывая снег, из-под сугроба выскочил огромный рыжий волк и вонзил клыки в ногу Франко.
Берсеркер повалил Франко на снег, и было слышно, как с треском ломаются кости, а острые волчьи зубы раздирают мясо в кровавые клочья. Франко хотел было закричать, но словно онемел. Михаил в ужасе замер, мысли лихорадочно метались у него в голове. Одно из двух: или берсеркер лежал под снегом, принюхиваясь, дожидаясь их, или же он пробрался сюда под
