сгущалась, и больше всего хотелось поддаться ей, забыв обо всём, но кто-то немилосердно вытаскивал наружу, кто-то требовал, чтобы она вернулась. И этот кто-то оказался сильнее тьмы.
— Да приди же в себя! — раздалось шипение над ухом.
— Да, — промямлила Хитринка.
— Где Карл?
— Я не знаю, Прохвост видел. Он сказал, это не дом, а хранилище. Дверь с засовом снаружи.
— Поняла. Идём!
И Каверза вновь потащила её куда-то. Хитринка даже не понимала, куда. Она пыталась переставлять ноги и надеялась, что у неё получается, но в голове был туман. И всё стояло перед глазами, как человек поднимается на колено, а затем пошатывается, будто получил удар в грудь, и ружьё в руках Каверзы дымится, а человек падает, раскинув руки, чтобы не подняться уже никогда.
— Слышу Карла, — между тем с улыбкой сказала Каверза. — Жив ещё! Там трое. Уведу, отопрёшь. Слышишь?
— А-а вдруг я не смогу? — пробормотала Хитринка. — Если мне не хватит сил?
Каверза встряхнула её за плечи, чуть пригнулась, уставилась горящими чёрными глазами.
— Сможешь, — твёрдо сказала она. — И хватит. Ты же дошла сюда. Отступать поздно и глупо. Струсишь, промедлишь — и придётся хоронить друзей. Или им тебя оплакивать. Так что — только вперёд, и сражайся до последнего. Врагов не жалей. Это слабость, и уж они её тебе не спустят.
Это звучало плохо, очень плохо. А ещё так странно, как будто Каверза вовсе и не ей это говорила, а кому-то другому. И Хитринка, всё ещё толком не придя в себя, пропустила момент, когда спутница, хлопнув её по плечу, скользнула прочь.
Глава 35. Прошлое. О печальных и о радостных днях
К господину Ульфгару его допустили через неделю. За это время хвостатый успел побывать на кладбище, где пасмурным осенним днём хоронили мастера Джереона.
Грета, бледная, вся в чёрном, стояла особняком. Были и соседи — неясно, откуда они узнали о похоронах, уж точно не от дочери мастера.
— Ишь, осмелилась явиться…
— Стоит, бесстыжая, будто не она отца довела!
— Точно, точно, Стефан! Как поймали её на воровстве, так у бедняги Джереона и сердце не выдержало!
— Ишь, гнусь-то какая! И ведь жили они не бедно.
— А это, видать, развлечение у ней такое было. А я говорила старику: взял в дом хвостатого — не жди добра. Вот у кого она выучилась по чужим карманам шарить.
— Ой, Зельда, а ведь у меня однажды деньги пропали, а перед тем я в цветочную лавку заглядывала. И не подумала тогда, а сейчас понимаю — точно она упёрла!
Злые языки не заботились о том, слышит их Грета или нет. По ней было ясно, что слышала. Окоротить бы их, но наверняка выйдет скандал, а этого допустить нельзя. Не здесь, только не над могилой мастера Джереона.
Гундольф, как назло, был занят на службе, и Эдгард не сумел или не пожелал явиться. Лишь он, Ковар, присутствовал, держась в стороне, и не смел даже подойти к дочери мастера, чтобы не сделать хуже.
Иногда она поднимала на него глаза, и он пытался хотя бы взглядом поддержать её. Охотнее всего он увёл бы Грету отсюда.
Церемония окончилась быстро, хотя хвостатому казалось, что эти мучения длились вечность. Соседи разошлись, бросая на прощание ледяные взгляды и не прекращая трепать языками. Кто-то положил цветы на свежий холмик.
И лишь когда не осталось никого, кроме него и Греты, Ковар смог подойти к ней, упавшей на колени у серого камня. Поднял, отряхнул платье от жирной влажной земли и увёл — сама она едва шла.
У ворот, по счастью, ожидал Эдгард. Он выглянул из экипажа, помахал рукой:
— Сюда, скорее!
Ковар усадил Грету и захлопнул за нею дверцу. Раз есть Эдгард, ему самому не стоит сопровождать дочь мастера и тешить сплетников.
Шли дни, и наконец хвостатому сообщили, что господин Ульфгар его ожидает. Провели наверх — сам правитель не пожелал (или не смог, надеялся Ковар) спуститься.
Вопреки ожиданиям, он увидел правителя уже на ногах. Тот прошёл через комнату вполне уверенно, и, кажется, держался даже прямее, чем раньше. И следа слабости или недомогания не было заметно.
— Докладывай, — повелел господин Ульфгар.
— Я отлучался в город лишь на день, потому не сумел добыть многого, — поклонившись, сказал Ковар. — Мой господин, возможно, я заблуждаюсь, и в этом рисунке нет ничего особенного, тогда прошу меня простить. Но поглядите-ка.
И он подал правителю измятый лист. Тот лениво протянул руку, но вглядевшись в рисунок, вырвал бумагу из ладони хвостатого.
— Откуда это у тебя? — спросил господин Ульфгар, делая ударение на каждом слове, и голос его задрожал от сдерживаемой ярости.
— Однажды к мастеру Джереону заглядывал человек. Заказывал портсигары, а между делом показал рисунок и спросил, не знает ли мастер, как открывается подобная колба. Чем-то ещё интересовался, я не прислушивался. Мой наставник тогда ничем не сумел помочь, он видел устройство с рисунка впервые. Человек в досаде смял лист и зашвырнул в печь, но она в ту пору не топилась. Так что комок не обгорел, лишь испачкался в золе. Я решил оставить рисунок у себя — просто так, любопытства ради. Думал, вдруг однажды да узнаю, что это такое на нём изображено. И долгие месяцы не вспоминал об этом случае, может, и вовсе бы позабыл, да только встретил того человека. И он из ваших стражей, господин Ульфгар. И я подумал, как знать, может, то было его личное дело, а может, государственная тай…
— Имя, — потребовал правитель.
— Имени я не знаю, — развёл руками хвостатый. — Но это был один из тех, которые пришли с вами, когда мастера Джереона… Вот, в учётной книге мастер записывал этого человека как Бруно Лангена, но он мог назваться и чужим именем. Поглядите, здесь указано, что он заказал портсигар, и сделана пометка, что просил совета. Мастер думал, может, что разузнает и позже сообщит за отдельную плату, только работа наверняка была штучная. Насколько мне известно, человек, назвавший себя Бруно, ничего по этому делу от мастера не узнал.
— Бруно, значит, — кивнул господин Ульфгар. Он гневно прищурился, ноздри его раздувались. — Так, значит, Бруно. Ты, долой отсюда. Позову, когда понадобишься.
Хвостатый вернулся в мастерскую, оставив книгу и рисунок правителю. Мрачно усмехнувшись, он взял с полки чертежи ловушки, над которыми работал прежде, и принялся думать, как бы их усовершенствовать.
Немало помог Эдгард. Узнав, над чем работает хвостатый, торговец спустя пару дней притащил папку с набросками и записями. Тут были и решётки, защёлкивающиеся капканом на руке,
