— Этот человек должен нести ответственность за свои поступки, — говорила Ньирабеза, — но теперь живет вместе со всей своей семьей и получает обратно всю свою собственность, в то время как я остаюсь одна — ни ребенка, ни мужа.
А потом она сказала — и это был один из тех моментов, когда ее слова вызвали легкую рябь смешков:
— Может, он еще и свои истребительные акты продолжит!
На просьбу Гирумухатсе простить его она с презрением фыркнула.
— Если он сможет вернуть мне детей, которых убил, и заново отстроить мой дом, — сказала она, — тогда, может быть… — И выжившие снова засмеялись.
Затем один мужчина устало промолвил: «Мы будем жить вместе, как всегда», — и Ньирабеза пошла прочь. Минуту спустя одна женщина зарыдала, пряча лицо в платье. Другая женщина, очень старая, опиравшаяся на длинный тонкий посох, вытянула руки и замахала ими, точно крыльями. «Мы точь-в-точь как птицы, — сказала она с рассеянной улыбкой. — Летаем везде, бежим отовсюду».
Спустившись с горы, я обнаружил Ньирабезу, которая, ссутулившись, сидела на камне. Она глядела в долину. Она не подняла взгляд, когда я попрощался. Молодой гражданский служащий, сам из выживших, который помогал мне как переводчик, сказал, что люди не любят ходить в этот торговый центр.
— Это грустно, — сказал он, — а живущие здесь выжившие просят то одно, то другое.
Что правда, то правда: запросы у выживших и впрямь были непомерные. В какой-то момент Ньирабеза обронила: «Я жду только справедливости».
* * *
Я был удивлен, когда Лоренсия Ньирабеза сказала, что Гирумухатсе не отрицал нападения на нее. ЗА ВРЕМЯ, ПРОВЕДЕННОЕ В РУАНДЕ, Я НИ РАЗУ НЕ СТАЛКИВАЛСЯ НИ С ОДНИМ ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ПРИЗНАЛСЯ БЫ, ЧТО ПРИНИМАЛ УЧАСТИЕ В ГЕНОЦИДЕ. Я хотел услышать, что скажет сам Гирумухатсе, и через два дня вернулся в Табу вместе с франкоговорящим руандийцем по имени Боско, безработным флористом, который согласился поехать со мной в качестве переводчика. Вначале мы остановились проведать Ньирабезу, поскольку в первую нашу встречу она предположила, что Гирумухатсе, возможно, по-прежнему хочет убить ее. Но она не боялась угроз; она послала вместе с нами молодую женщину, чтобы та показала дом Гирумухатсе — глинобитное строение, которое стояло на краю крутого холма, засаженного бананами, примерно в сотне ярдов от заброшенного торгового центра, где жила Ньирабеза.
На пороге сидел мужчина. Он только что вернулся из Заира вместе с семьей и, по его словам, жил в этом доме в 1994 г., когда, как он выразился, «здесь было много убийств». По возвращении он обнаружил, что в доме поселилась семья тутси. Он знал, что правительство дает возвращенцам 15 суток на выселение скваттеров, но этим выжившим некуда было податься, так что две семьи стали жить вместе. Этот молодой мужчина представился как Эманюэль Хабьяримана. Я спросил, есть ли здесь другие люди, которые вернулись из Заира. Он ответил: «Среди живущих в этих домах — ни одного».
Когда мы с Боско шли обратно к дороге, нас окружила стайка детей, и мы спросили, знают ли они Гирумухатсе. Они рассмеялись и сказали, что он живет в доме, в котором мы только что побывали, и, вероятно, был внутри. «Нет, — возразила одна девочка. — Вон он, там, внизу». Она указала в долину, на фигуру человека, который поднимался по тропе нам навстречу. Боско торопливо вытащил из кармана несколько банкнот и раздал детям, чтобы те купили себе лимонада.
С минуту нам казалось, что мужчина попытается уйти прочь. Он свернул с тропы в поле, но Боско окликнул его и помахал рукой, и тот вернулся на тропинку. Двигался он широкими шагами враскачку. На нем было нечто вроде незастегнутого замаранного парусинового лабораторного халата поверх тонкой голубой рубахи и обтерханные коричневые брюки; на ногах — самодельные сандалии, выкроенные из старых покрышек. Глаза у него были узкие и сильно налитые кровью, губы крепко сжаты. Он стоял перед нами в расслабленной позе, но производил впечатление человека, загнанного в угол. Его грудь вздымалась, и хотя день выдался прохладный, на висках бисеринами выступал пот, стекал по лбу.
Боско завязал беседу. Мужчина сказал, что Эманюэль, с которым мы только что разговаривали, его сын и что они рады возвращению. Мы разговорились о жизни в лагерях, и я сказал, что, когда бывал в Заире, каждый руандиец, с которым я беседовал, отрицал геноцид и упорно утверждал, что наоборот — с конца войны всех хуту в Руанде систематически истребляют. Например, по заирским лагерям ходил слух, что женщинам, возвращающимся в Руанду, отрезают груди, а мужчин загоняют в каморки вроде собачьей конуры с полами из мокрого гипса, который потом затвердевает, схватываясь вокруг их ног. Мужчина заметил:
— Порой бывает, что одни говорят ложь, а другие говорят правду. Здесь было много убитых.
Он представился как Жан Гирумухатсе. Я сказал ему, что его имя мне знакомо, потому что в деревне говорили, будто он убил целую семью.
— Верно, — ответил Гирумухатсе. — Они говорят, что я убил, потому что я был командиром здешнего блокпоста. — Он указал на дорогу в том месте, где она проходила ближе всего к его дому. — Сейчас здесь все тихо, — добавил он, — но тогда, в то время, государство призывало нас убивать. Тебе говорили, что твой долг — делать это, иначе сядешь в тюрьму или будешь убит сам. Мы были просто пешками. Мы были просто инструментами.
Гирумухатсе, по его словам, было 46 лет. И он не мог припомнить ни одного конкретного случая, чтобы хоть какого-то хуту казнили потому, что тот отказывался убивать; по-видимому, самой угрозы — убей или будешь убит — было достаточно, чтобы гарантировать его участие в убийствах. Однако Гирумухатсе заведовал блокпостом, а быть главой блокпоста — значит быть не пешкой, а фигурой среднего уровня в местной цепи командования, то есть тем, кто переставляет пешки по доске. Гирумухатсе утверждал, что у него не было выбора, и в то же время говорил:
— В БОЛЬШИНСТВЕ СЛУЧАЕВ С УБИЙСТВАМИ ЕСТЬ МОЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ, ПОТОМУ ЧТО Я БЫЛ КОМАНДИРОМ. И ТЕПЕРЬ, ВЕРНУВШИСЬ, Я ВСЕ РАССКАЖУ ВЛАСТЯМ.
* * *
Когда 15 ноября 1996 г. началась массовая репатриация из Заира, правительство Руанды наложило мораторий на аресты подозреваемых в участии в геноциде. В тот месяц, полный экстраординарных событий, это, безусловно, было самым неожиданным. В 1994 г. радио призывало массы руандийцев убивать, а теперь оно по-новому разъясняло положение вещей. Все слышали, к примеру, что президент Пастер Бизимунгу лично отправился к границе, чтобы приветствовать возвращенцев как братьев и сестер. Запись президентского обращения неоднократно транслировало «Радио Руанда», и для всей страны его слова изучали как руководство к действию.
Назвав массовое возвращение «огромной радостью для всех руандийцев», президент далее сказал: «Руандийский народ был способен жить мирно 600 лет, и нет никаких причин не жить снова в мире». И напрямую обратился к убийцам: «Позвольте мне обратиться к тем, кто прежде избрал путь убийств и конфронтации, напомнив, что они тоже руандийцы. Я призываю вас отказаться от своих геноцидальных и деструктивных поступков, объединиться с остальными руандийцами и найти своей энергии лучшее применение». В конце он добавил: «И еще раз — добро пожаловать домой».
