не хватало!
— Ну а все же?
— Ты же знаешь — твоего святого лика, глаз твоих, моя богиня!
И тогда решилась Нора. Дом покинула украдкой, о себе оставив память лишь одной запиской краткой:
«Извини меня, мамуля, только там, на горном гребне, самый светлый, самый чистый мир погибнет без меня. Успокой, как можешь, папу и скажи ему потом, что напрасно он придумал, будто нужен мне диплом».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сначала они поднялись на Чибин, и после дневного перехода добрались до турбазы Кынайя. Целую неделю обливались они по утрам ледяной родниковой водой, прогуливались по Езеру-Маре, питались консервами и предавались любви в тишине.
(Ребята удивлялись:
— Что с Дору? Женится, похоже?
— Да вздор! Это он брякнул сдуру…
И на других турбазах и в горных приютах время от времени спрашивали то же самое.)
Затем они одолели перевалы Чиндрелу и Оаша. Вернулись обратно через Припоаре и Кринц. Чтобы не заходить в город, снова поднялись к Прежбе. И оттуда, безрассудно рискуя жизнью, переправились через Олт и поднялись на Клая-Булзулуй, Кика-Феделешулуй и Тэтару, чтобы добраться (в тот же день!) как можно ближе к Суру. Стемнело, а горы, случается, жестоко карают за дерзость. Дальше они не пошли. Для ночлега нашли себе нишу в скале, расстелили двухместный спальник. Северный ветер в ночи кричал, словно зверь или птица. Нора не слышала ветра и сладко во сне прижималась к доброй и сильной груди… Прекрасным и сказочным майским утром они полегоньку спустились к Суру. И вот здесь Дору встретил старых друзей.
Они сидели на солнечном склоне, грели пионовый чай, болтали и смотрели вниз, на долину. Появление Норы оживило беседу: все сразу вспомнили о том, как опасны горы в тех местах, где они проходили, и как лихо они одолели преграды. Словно на великанов из сказки, глядела на них Норика; они предложили ей рому, она разрумянилась и снова пригрелась на груди у Дору. А он бережно уложил ее спать. Перед тем как уснуть, она подумала, что покорять великанов несложно. Стоит только захотеть… Нора проснулась поздно, после полудня, с уверенностью в том, что все уже у ее ног. Они разожгли костер, приготовили мамалыгу, барашка на вертеле. Дору отправился в Себеш за пивом (почему именно он?). Она сидела у огня, накрывшись овчинным тулупом. Душа наполнялась предчувствием беды (будь что будет!).
В конце концов вечер удался. И выпили, и песни попели под гитару, и даже соленые шутки вовсю отпускали. Огромные звезды молча взирали из ночи. Уже засыпая, Нора снова взглянула на них с беспокойством. Кто-то сжал ее руку (но это был не Дору), и она, как во сне, ответила… После еще одного дневного перехода они наконец добрались до Быркачу. Спутники Дору отчасти сменились в дороге… И опять повторилось все, как вчера, но зато для него, для Дору, она выстирала рубашку. Так что это была первая проза большой любви. На Негое они снова ели консервы. Казалось, что Дору слегка не в духе. Почти что неделю они были в пути, пока не добрались до Плаю-Фои по дороге в Брашов. Больше уже ничего особенного не произошло. Только в Подрагу, когда Нора хотела постирать Дору носки, он не разрешил. Она настаивала. И он опять отказался. Она хотела вырвать носки у него из рук, и тогда он бросил их в пропасть. Нора заплакала горько, навзрыд, как ребенок…
— Хорошо бы найти для тебя работу, — сказал Дору в утро отъезда из Плаю. — Мы должны серьезно подумать о средствах к существованию.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В магазине «Садовяну» продавщица Нора день за днем ждала с надеждой весточки от Дору… Как-то раз, когда в продаже детективы были и народ кругом толпился, а по стеклам плыли, молча плыли дождевые грустные потоки, у прилавка появился бородач высокий. И тотчас в груди у Норы сердце онемело: это был приятель Дору — звали его Нелу. Он глядел на продавщицу Нору, грея руки, и никак не мог решиться рассказать о друге. Кашлял, мялся и… решился: «Слушай, Нора, знаешь, я считаю, что напрасно ты переживаешь… Откровенно говоря, выглядишь ты броско, и мне нравится твоя новая прическа…»
В час закрытия опять же появился Нелу и сказал, что, мол, с ночлегом нынче плохо дело. Как там дело обстояло — плохо, хорошо ли, — девушка не представляла: до сих пор в Брашове новых завести друзей Нора не успела, — и тогда она к себе пригласила Нелу. Он смеялся без конца и глядел с ухмылкой, а у самого крыльца вдруг достал бутылку.
Небо в тучах за окном застилалось тьмою, Нелу, сидя за столом, наливал спиртное. Он о чем-то говорил (Нора не слыхала) и постукивал слегка ногтем по бокалу. Говорил и повторял: «Дору не мужчина. Я давно об этом знал, в этом вся причина! Ты его забудь теперь — это все пустое, ведь тебя, ты мне поверь, Дору недостоин!»…
И не выдержав, она бросилась на койку и, как в первый раз, в горах, зарыдала горько. Слезы тихо разбегались среди скал отвесных и в кристаллы превращались, повисая в безднах горных трещин и расселин тягостно и хмуро, растекаясь по постели из овчинной шкуры… Сколько можно выносить этот запах книжный, по холодным лужам плыть в этот дождь облыжный?..
Она вытерла глаза, на ноги вскочила, и вбежала на балкон, и рванула с силой дверь загона, где в углу лань ждала рассвета, словно чувствуя, как миг наступает этот… Колья ссыпались на пол, будто хлопья снега, и в прыжке высоком лань устремилась в небо. И в последний раз ее увидала Нора — тень скользнула в небесах и умчалась в горы. Нора вышла на балкон слушать, как в ущелье ветер вскидывал смычок над виолончелью.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Давно «буржуйка» погасла у нее, в корыте осталось нетронутым белье… Но это, как говорится, совсем не беда — полгода она остается одна, наедине с собою, у озера Быля: времени для стирки у нее в изобилии. А сейчас — лучше просто стоять и слушать, как сумерки звучат все глуше и глуше…
Наутро полковник стремительной походкой поднялся к домику на склоне. Он хотел увидеть лань, живущую в
