же многие люди восхищаются генералиссимусом. Во время Гражданской войны я была знакома с одним молодым человеком, добровольцем. По его словам, многие англичане считают Франко настоящим испанским джентльменом.
— Я не считаю, сеньорита.
— Он был из Лидса, этот парень. Вы бывали в Лидсе?
— Нет. Это на севере.
— Отец познакомился с ним во время боев в Каса-де-Кампо. Они оба погибли там.
— Сочувствую.
«Не был ли этот парень ее любовником?» — подумал Гарри.
— Теперь нам приходится как-то выживать. — София достала из пачки сигарету и закурила.
— У вас нет возможности вернуться в медицинское училище?
Она покачала головой:
— Когда нужно заботиться о маме и Пакито? А теперь еще и Энрике?
— Его подлечат, и он снова сможет работать.
— Да, только на этот раз в другом месте. — Она сердито стряхнула пепел в блюдце. — Говорила ему, чтобы не брался за эту работу. — София снова резко взглянула на Гарри и спросила: — Откуда вы так хорошо знаете испанский?
— Я преподаватель, читаю лекции, в Англии. По крайней мере, читал до войны. Нашей войны, — добавил он. — В Испанию я впервые попал в тридцать первом, я говорил вам, кажется. Тогда во мне и зародился интерес к стране.
— Время наших надежд, — печально улыбнулась София.
— Друг, с которым я тогда сюда приезжал, вернулся, чтобы сражаться в Гражданской войне. Его убили при Хараме.
— Вы тоже поддерживали Республику?
— Берни поддерживал. Он был идеалистом. Я верил в нейтралитет.
— А теперь?
Гарри не ответил. София улыбнулась:
— Вы мне чем-то напоминаете того парнишку из Лидса, он также недоумевал, что это происходит в Испании. — Она встала. — Я пойду за доктором.
Гарри вернулся в гостиную вместе с Софией.
— Энрике, — сказала она, — я поговорила с сеньором Бреттом и приведу к тебе врача.
— Слава Богу! — с облегчением вздохнул парень. — Моя нога — не лучшее зрелище. Спасибо вам, сеньор. Сестра такая упрямая.
— Вы так добры к нам, — сказала старуха-мать, попытавшись приподняться на постели.
— De nada, — смущенно ответил Гарри.
Пакито смотрел на него испуганными глазами. Гарри вновь окинул взглядом комнату, отметил несвежий запах, сырые пятна под окном. Ему стало стыдно за свое богатство и благополучие.
— Сеньора Алива опять выползла на лестницу, когда пришел сеньор Бретт, — сказала София матери.
— Эта beata[50], — едва слышно произнесла старая женщина. — Она думает, если наплетет побольше сказок священникам, Господь сделает ее святой.
— Вы не будете против уйти первым, сеньор Бретт? — спросила София, краснея. — Если нас увидят вместе, поползут сплетни.
— Конечно, — стыдливо согласился Гарри.
Энрике оторвался от спинки стула.
— Спасибо вам еще раз, сеньор, — поблагодарил он.
Гарри попрощался и медленно пошел к трамвайной остановке у Толедских ворот. Он смотрел в землю, чтобы не наступить в какую-нибудь яму или открытую зловонную канаву: если не осторожничать, можно сломать ногу. Ему стало грустно: вот он оплатит счет от врача и на том история закончится. Никто не будет ждать его в гости. Но он решил, что как-нибудь все равно снова увидится с Софией.
Глава 23
В следующий понедельник в посольстве кипела работа. Гарри договорился встретиться с Милагрос Маэстре около Прадо в четыре часа, однако потребовалось срочно перевести на испанский пресс-релиз о победах Британии в Северной Африке, и он опоздал на четверть часа.
Гарри позвонил ей в выходные. Не хотел, но просто не мог не выполнить обещание, это было бы невежливо. Толхерст сказал, что Маэстре будет недоволен, если не позвонить, а они не могут себе этого позволить. Милагрос обрадовалась и сразу приняла приглашение.
Однажды Гарри уже бывал в Прадо — в тридцать первом, с Берни. Тогда в музее бурлила жизнь, теперь же в огромном здании царила тишина. Купив билет, он прошел в главный холл. Посетителей было едва ли не меньше, чем смотрителей, которые медленно кружили по залам, позвякивая висевшими у пояса ключами и оглашая пространство гулким эхом шагов. Освещалось здание крайне скудно и в тусклый зимний вечер казалось унылым и заброшенным.
Гарри сбежал по ступенькам в кафе, где они договорились встретиться с Милагрос. Она сидела за единственным занятым столиком в дальнем конце зала. Странно, но напротив нее Гарри увидел мужчину. Тот обернулся — оказалось, это компаньон Маэстре, присутствовавший на балу, лейтенант Гомес. Выражение на его тяжелом квадратном лице было хмурое. Милагрос улыбнулась с явным облегчением.
— А-а-а, сеньор Бретт, — укоризненно произнес Гомес. — Мы уже стали сомневаться, придете ли вы вообще.
— Прошу прощения. Меня задержали в посольстве. — Он обратился к Милагрос: — Извините меня.
— Ничего, — сказала она. — Не нужно, Альфонсо, это такая мелочь.
Она была в дорогой шубе, каштановые локоны только-только прошли перманентную завивку. По наряду — взрослая женщина, но Гарри снова подумал, каким же детским выглядит ее пухлое личико.
Гомес хмыкнул, затушил сигарету и встал:
— Я удаляюсь. Милагрос, буду ждать вас у входа в половине шестого. Всего хорошего, сеньор Бретт.
Холодно глядя на Гарри, он пожал ему руку. Гарри вспомнил корзину роз с головами марокканцев, которую Маэстре якобы подарил монахиням. Ему стало интересно, был ли Гомес участником этой истории.
Гарри сел напротив Милагрос:
— Кажется, я его обидел.
— Дон Альфонсо слишком опекает меня, — покачала головой Милагрос. — Сопровождает повсюду. Он моя компаньонка. В Англии у девушек и теперь еще есть компаньонки?
— Нет. Теперь нет.
Милагрос вынула из кармана пачку сигарет. Хороших сигарет, «Лаки страйк», а не тех ядовитых, что курила София. Гарри все выходные ловил себя на том, что думает о ней.
— Хотите закурить, сеньор Бретт?
— Нет, спасибо, — улыбнулся он. — И зовите меня Гарри.
Она выпустила длинную струйку дыма.
— Ах, так лучше. Мне не разрешают курить, говорят, я еще слишком молода. — Девушка покраснела. — Считают, это признак низкой морали.
— Все женщины, которых я знаю, курят.
— Хотите кофе?
— Не сейчас, спасибо, может быть, когда посмотрим картины?
— Хорошо. Тогда я сейчас быстро. — Милагрос нервно улыбнулась. — Для меня такое удовольствие курить на людях.
Она выпустила изо рта сизый клуб дыма и выглянула из-за него.
Гарри ничего не имел против картинных галерей, если не приходилось задерживаться там надолго, но настоящим любителем ходить по ним не был. Ощущение пещеристой пустоты Прадо возрастало по мере того, как они все углублялись в недра музея, где вместе с ними гуляло эхо. В большинстве залов стены стояли голые, картины были утрачены или украдены во время Гражданской войны. По углам сидели охранники в черной форме и читали газету «Арриба».
Милагрос еще меньше интересовалась искусством, чем Гарри. Они останавливались у картин, кто-то делал напыщенное замечание, и оба шли дальше.
В зале Гойи темный ужас «Мрачных картин», казалось, вызывал у Милагрос легкую оторопь.
— Он рисует жестокие вещи, — тихо сказала девушка, глядя на «Шабаш ведьм».
— Он
