и чувствовать так, как он пожелает. То есть я обнаружил то, что называется стилем. И я перестал заглатывать книги как пищу, а стал искать в них эту тайну, эту загадку. И одновременно я понял, что мне не удастся стать писателем в ту же секунду, но я хотел иметь дело с книгами, и единственное, что я смог придумать, была работа в библиотеке. И я отправился в Дайхманскую библиотеку, это главная библиотека Осло, постучался к начальнику отдела кадров и попросил взять меня на работу, и он взял.
Пер, а как вы считаете, вам удалось обнаружить сейчас эту писательскую тайну?
Нашел ли я эту тайну? Не знаю. Но, во всяком случае, начиная с моих восемнадцати лет я ни к чему другому не стремился. Я знал, что буду писателем, и поэтому не мог прибиться ни к какой другой работе из опасения, что если я начну работать всерьез, то это станет для меня серьезным делом и тогда уже мне писателем не быть. Я перепробовал много разных специальностей и работ, но всегда уходил с них. И при этом я ничего не мог написать, потому что очень боялся. Я был слишком искушенным читателем, и видел, что в моих писаниях не было вот этой тайны, и понимал, что, если я допишу вещь до конца, она получится плохой и, значит, я не стану писателем, а это было единственное, к чему я стремился. И вот шестнадцать лет я был не в состоянии ничего написать, при этом не видя для себя иного пути, кроме как стать писателем. Например пять лет я работал в очень крупной типографии, она обслуживает всем известный журнал «Аллерс». На шестой год мне предложили пойти учиться на печатника, настоящего специалиста, а это в Норвегии очень привилегированная профессия, она очень высоко оплачивается. Но я понимал, что если я стану настоящим печатником, то уже буду отличным печатником. И поэтому я отказался, а из-за этого вынужден был уйти из типографии, потому что человек, который отказывается от предложения выучиться на печатника, — идиот, а я не хотел быть идиотом, и мне пришлось уйти. И так все это тянулось семнадцать лет, я написал свой первый рассказ, когда мне исполнилось тридцать пять. Другими словами, в восемнадцать я решил, что если не стану писателем, то не буду счастлив, и потом был несчастен следующие семнадцать лет. Но в тридцать пять ситуация разрядилась, сначала вышел рассказ, потом в течение года сборник рассказов, который я осмелился дописать и опубликовать. А удалось мне разгадать эту тайну писательства или нет, это пусть другие решают.
А не мешает вам ваш читательский опыт во время написания ваших романов?
И да и нет. Я должен постоянно читать нормальные хорошие книги, для меня это важно. Я не ищу в них ничего, кроме развлечения. Но получить удовольствие от чтения книг мне становится все труднее и труднее. Но. Я прочитал невообразимое количество книг и должен сказать, что этот читательский опыт не только не мешает мне, но, наоборот, помогает. Когда пишешь так, как я — а у меня не бывает ни плана, ни заранее продуманного сюжета, ни четкой схемы, — то книга выстраивается по мере того, как она пишется. Я начинаю в каком-то уголке и двигаюсь вперед, надеясь на лучшее. Например я не планировал, что мой последний роман станет посвящен войне в Норвегии, что речь пойдет о том, как отец и сын предают один другого. Но когда я начал писать, в моей голове возникли прочитанные книги, и они очень помогли мне. «Пан» Гамсуна помог своей поэтикой и стилистикой в описании леса.
Есть такой малоизвестный английский писатель Лесли Поулз Хартли, автор романа «Посредник», в котором речь идет о том же, о том, как мальчику приходится стать посредником в отношениях двух взрослых людей. Его некоторым образом используют, и он становится связным между отцом и подругой брата. Когда я приступил к последней главе романа, я ужасно нервничал, потому что я знал, что эта глава последняя, но не знал, что в ней будет происходить, и поэтому никак не решался взяться за нее. И однажды ночью у меня в голове вдруг зазвучали какие-то фразы на английском. Я подумал: что это? Бросился в гостиную, вытащил с полки книгу Джин Рис «Путешествие во тьме», и прочитал первые страницы, и подумал: вот оно! Я перевел их на норвежский, и это начало последней главы романа. В моем случае литература действует таким вот примерно образом. Даже плохие книги идут мне на пользу, потому что они показывают, как не надо писать.
Многие писатели ощущают груз прочитанных ими книг, им кажется трудным писать о том, о чем уже писали до них. Для меня все устроено совершенно иначе. То, что кто-то уже писал об этом до меня, я ощущаю как расширение свободы, как утешение и надежду. То, что на этой территории кто-то уже побывал, служит мне на пользу. Я чувствую, что кто-то бывал уже в этих пределах до меня, что я не одинок. Это как рукопожатие из других времен, континентов и условий. Как послание от других людей.
В вашем романе «В Сибирь» есть сцена, когда главная героиня набрасывается на старьевщика, избивающего свою лошадь. Она кажется мне прямо перешедшей из романа Достоевского «Преступление и наказание», из сна Раскольникова, где человек вот так же избивает лошадь и Раскольников кидается ее защищать.
Я читал «Преступление и наказание», когда мне было лет семнадцать-восемнадцать, и не помнил, конечно, этой сцены. Хотя может случиться, что она таилась где-то в подсознании; что-то в ней казалось мне знакомым, но откуда сцена, я не помнил. Из «Преступления и наказания» мне больше всего запомнилась атмосфера страха, преследование этого полицейского. Атмосфера, которую воссоздавали и Гюго, и Бальзак, и другие французы, она почему-то им близка. Но того, что сцена с лошадью из Достоевского, я не помнил, это правда.
Скажите, а почему действие романа «В Сибирь» происходит в Дании?
Про роман «В Сибирь» я должен сказать, что это книга, которую я мечтал написать с самого начала. Но мне не хватало для нее зрелости, поэтому я взялся за нее, только написав уже три других романа. К этому времени моей мамы уже не было в живых. Я не мог бы написать эту книгу при ее жизни, потому что это повествование о ней и ее судьбе, но я же не знаю, что она думала
