одно в этой ситуации слегка успокаивает, — сказал я, закусывая ломтиком ветчины. — Вожди сами ни в какую солидарность не верят, исключительно в бабло, которое побеждает зло. Поэтому большой войны они, пожалуй, испугаются. Весь их масштаб — это поход на Грузию.
— Думаешь?
— Практически не сомневаюсь.
— А ты, выходит, в революцию веришь? — поддел меня Павел.
— Не верю, — серьезно ответил я. — От революции никогда никакой пользы. И потом, откуда она здесь возьмется? Ну, выйдут человек сто пятьдесят или двести, ну, разгонит их ОМОН минут за пять-десять…
— Человек двести, говоришь? А если двести тысяч?
— На Манежке сейчас столько не поместится.
— Не обязательно на Манежке.
— Паша, фантастика на другом этаже, — я не утерпел и достал сигарету из пачки. — Кто в Москве поднимется? Ради чего? Тут вообще масса народа от власти кормится. Министерства, ведомства, префектуры, управы, челядь всякая, ГУПы, МУПы, институты, фонды, обслуга, охрана. Это ничьим людям туго приходится.
— Вот видишь, народ-то накормлен. Ну, может, не весь, но точно большинство. Власть не так уж плоха.
— Помнишь, как Иосиф Бродский говорил? У меня с ней эстетические разногласия. И потом, свобода лучше несвободы.
— Останется наш президент президентом?
Зная о моей относительной вхожести в коридоры власти, друг Павел по примеру господ журналистов тоже хотел получить эксклюзивную информацию. Мы с ним уже полным ходом уговаривали бутылку с медовухой, и сила земного тяготения ощутимо сдавала позиции.
Я покачнулся вместе со стулом и сказал:
— Сам не пойму. Да какая к чёрту разница?
— Н-ну, не скажи. Он же этот… главнокомандующий?
— Не смеши. Просто дали человеку табуретку посторожить.
— Всё-таки они разные… с премьером. Он либерал.
— Произведен временно в либералы, ага. Нет у нас никаких либералов, и консерваторов тоже нет, — я чуть не сплюнул на тарелку. — Есть единый и неделимый класс чиновников и прибившейся к ним шантрапы. В Штатах вот празднуют День благодарения, а у нас пора ввести дни коленопреклонения. Это когда им подарки волокут, и у парадных подъездов не протолкнуться.
— Ты власть близко видишь. Какая она вообще? — задал новый вопрос Павел.
Медовуха всё увереннее брала верх над моим рассудком. Я взялся за стол, сделал титаническое усилие и попытался объяснить.
— Раньше, когда я в провинции жил, думал, что в Москве о-очень много умных, образованных, эффективных. Во всяком случае, гораздо больше, чем на местах. А теперь вижу, что умных не особо и больше на тысячу душ населения. Понтов только полно. Так и с властью.
Товарищ недоверчиво щурился. Меня несло.
— Счетоводы эти, элита якобы, которая правит бал — кто они? Их дело считать и начальству цифры докладывать. А они сегодня политику определяют, стратегию пишут, рамки доходов-расходов задают. На место их пора поставить! Хвост не должен вертеть собакой!
По кухне плыл табачный дым. Стояла глубокая ночь, и двор с баскетбольной площадкой за нашим окном давным-давно опустел. Машин, проносившихся по проспекту Мира, отсюда не было слышно. На кухонном столе громоздилась грязная посуда, лежали окурки и скомканные салфетки. Павел икнул и задал самый главный вопрос:
— Так что с Россией будет?
— Сгниет на корню, но небыстро. Как Византия сгнила, второй Рим, — вынес я итоговое заключение.
— Что, и шансов нет?
— Нет. Так сказать, при наличии отсутствия. Мы свой выбор сделали в семнадцатом году. Вернее, за нас с тобой его сделали. Всё, писец. Ты просто на людей вокруг себя посмотри.
— В данный момент я на тебя смотрю, — сказал Павел.
— А я не лучше других по большому счету.
— Когда всё случится, по-твоему?
— Если о сроках, то на наш век должно хватить.
Павел только головой покрутил.
— Предлагаешь не валить? Остаться?
— Это уж сам решай.
— У тебя есть мечта? — неожиданно трезвым голосом спросил он.
Я покатал по столу скомканную салфетку.
— Мечта? I have a dream, да. Я бы уехал без колебаний. Деньжат только срубить бы и — полный вперед. Балдеть и винцо охлажденное попивать, глядя на ласковые волны Средиземного моря.
— Ты прямо поэт, — сказал Павел то ли серьезно, то ли не очень.
Мы выпили еще, без тоста.
— Пора о бабах? — не без труда выговорил мой товарищ.
— Валяй.
— Некого.
— Ты же примерный семьянин, положительный герой, — возразил я.
— Не надо больше о грустном. Лучше про свои подвиги расскажи.
— Лучше покажу, — я вынул из чехла на ремне телефон и залез в раздел «Фото». — Глянь-ка.
— Ух! Красотка! — Павел с любопытством изучал снимки обнаженной девушки Ники, которые я сделал прошлой ночью.
— Интеллектом не блещет, конечно, — добавил я.
— Молодая еще, — снисходительно заметил семьянин.
— Молодая, да ранняя.
— Это же хорошо, ничему обучать не надо. Что с ней думаешь делать?
— Не решил пока.
— Почему?
— Еще один вариант есть.
— Ты террорист просто! — искренне поразился Паша, всплеснув руками. — Мне бы твою прыть.
Глава двенадцатая
Хватит уже потрясений
— У тебя сейчас вид страшно уставшего человека, — почти повторилась Марина.
Она попала в самую точку. Смесь виски и медовухи продолжала давить на мозг. Утренние восстановительные процедуры не слишком помогли, и где-то глубоко в голове раздавался тихий звон. Я заказал себе уже вторую большую кружку крепкого черного кофе, а пока натощак допивал первую.
Мы с ней сидели в том же заведении в Сокольниках, где состоялось наше первое свидание. Было утро четверга, и сигналов от Вячеслава Вячеславовича по-прежнему не поступало. На случай возможного собеседования в оборонной компании я надел пиджак, но галстук повязывать не стал. «Если что, табачищем будет нести. Интересно, генеральный у них курит?», — подумал я.
Марина положила свою руку на мою.
— Тоже устал бежать по кругу?
— Замерзла? — вопросом на вопрос ответил я.
— У меня руки всегда холодные. Такая особенность, — она придвинулась ближе.
— Но сердце-то горячее? Как у чекиста? Или что у него там должно быть горячим?
Она легонько щелкнула меня по носу.
— В следующий раз сильнее получишь.
— За чекиста?
— За меня.
— Ой, боюсь-боюсь, — я в притворном ужасе прикрылся пятерней.
— Специально вредничаешь, я знаю. Чтобы все думали, какой ты гадкий, — теперь она точно смотрела мне в глаза и не отводила взгляд.
— Да какая мне разница, что все думают?
Принесли второй кофе, и я убрал руку, чтобы подвинуть к себе кружку.
Марина взялась за телефон.
— Вот, забыла показать.
На фотографии она обнимала дочку, стоя рядом с малолитражкой песочно-желтого цвета. У обоих был абсолютно счастливый вид, и я почувствовал, что мои губы сами растягиваются в улыбке.
— Твое транспортное средство?
— Мое. Я с ним в автогонках участвую.
— Настоящих?
— Нет, игрушечных. Сейчас опять стукну! У нас трек за городом, вполне профессиональный. Там
