если заранее согласиться с тем, что сами критики и оспаривают: признать магическую силу Гарри «добром». А на деле (то есть по условиям сказки) она — как блондинистость или чернявость. Это свойство само по себе «внеморально». Но не «внеморален» сам Гарри, который этим внеморальным своим свойством пользуется как раз для достижения вполне добрых целей.
Что же касается использования оружия, отнятого у зла для дальнейшей борьбы со злом, — то это всего лишь тема трофея. Она отнюдь не является оккультной. Это традиционная тема человеческой истории и культуры. Очень многогранно она, например, освещается в эпопее Толкина. «Кольцо Всевластья» — трофей, который губит новых своих владельцев. А Сильмарилли, отбитые у врагов, могут вновь стать источником доброго света…
В Церкви много таких трофеев. Многие античные христианские храмы строились с использованием плит, колонн и орнаментов, взятых от языческих святилищ. Празднование Рождества Христова 25 декабря — это тоже трофей (привычка отмечать этот день сформировалась в связи с культом бога Митры). В полемике с «внешней философией» отцы Церкви использовали наличный интеллектуальный материал, обращая против языческой философии языческие же аргументы: «Мы одалживаем иногда выражения у язычников, чтобы привести их к вере» (Ориген. Беседы на пророка Иеремию, 19, 5).
Нет оккультизма (то есть идеи о том, что добро нуждается во зле) и в образе дементоров — «которыми не брезгуют добрые колдуны»[203]. То, что «добрые колдуны» вынуждены обратиться к помощи безусловно злых дементоров, есть признак непорядка в немагловом королевстве (непорядков там вообще много — и это еще один барьер на пути детских «мечтателей», желающих по прочтении сказки попасть в Хогвартс). И Дамблдор как раз ищет возможности избавиться от дементоров…
Книга Ролинг — современная. Но это не значит, что она «постмодернистская». В ней нет «постмодернистских» игр, экспериментов с размыванием добра и зла. «Общечеловеческие» принципы нравственности в ней прописаны безупречно.
Если и есть расхождение — то это расхождение с некоторыми уже чисто конфессиональными критериями добропорядочности: занятия магией сказка Ролинг не осуждает. Однако нарушение конфессиональных норм (нарушение вдобавок мнимое, ибо речь идет о сказке, а не о вероучительном трактате) не стоит преподносить как нарушение норм моральных. Неверующего человека, не соблюдающего Великий пост, вряд ли стоит называть мерзавцем.
Еще один повод обвинить сказочницу в аморальности усматривается в том, что ею «по-садистски преподнесен и один из самых душераздирающих моментов»[204] — речь идет об истории с туалетным призраком Миртл из второго тома. И в самом деле облик этой девочки выписан Ролинг безо всякого сочувствия.
Впрочем, что я сказал — «образ девочки»! Этого как раз нет. Это именно «образ призрака». А призраки — они одномерны, плоскостны, прозрачны. Люди (такие, как Снегг или Люпин, а со временем, наверно, и Педигрю, которому, похоже, уготована роль, схожая с ролью Горлума во «Властелине Колец») в сказке Ролинг могут быть сложны. Но все ее персонажи-призраки подобны адским жителям из «Расторжения брака» К. Льюиса: они не живы в том, прежде всего, смысле, что в них ничего не меняется, они остаются пленниками своей главной прижизненной страсти. Вот и «плакса Миртл» есть просто олицетворение «плаксивости». Это — басня.
Басни же населены «призраками»-аллегориями, а не живыми людьми. Требовать авторского и читательского сочувствия к призраку-плаксе — все равно, что требовать сочувствия к крыловской стрекозе-лентяйке. И жесток же оказался дедушка Крылов: вместо того чтобы некогда павшей, но раскаявшейся стрекозе дать приют в зимнее время, он ее выгоняет на мороз — «так поди же попляши!». Крылов-то, выходит, садист почище Ролинг: стрекоза ведь в отличие от «плаксы Миртл» никого не «доставала», детей не пугала, просто жила и веселилась — а с ней поступили так «не по-христиански»!
Я бы от истории с Миртл начал разговор о том, как скучно жить человеку, который думает лишь о себе самом и без конца подсчитывает обиды, нанесенные ему другими. Такой гордец — да, да, плаксивость есть форма гордыни — в конце концов сам запирает себя в одиночке. В унитазе. Священник Александр Ельчанинов однажды сказал, что «гордый человек подобен стружке, завитой вокруг пустого места». Вот и вокруг Миртл создалась пустота, в которой повинна лишь она сама: своими слезами о себе самой она выела все живое и в себе, и вокруг себя. Злопамятство — вот в чем трагедия Миртл. Тяжело жить, если помнить все то дурное, что, как тебе кажется, сделали тебе люди. Тут уж лучше забыть, а еще лучше — простить. Прощение — вот выход из миртловского туалета…
Христианство создало виртуозную культуру покаяния, усмотрения собственной вины. Без причастности к этой культуре не была бы возможна исповедь Дамблдора перед Гарри в конце пятого тома: «Это я виноват в том, что Сириус умер, — отчетливо произнес Дамблдор. — Или, вернее сказать, это почти полностью моя вина. Я не настолько высокомерен, чтобы взять на себя всю ответственность». Вот это — по-православному! Ведь человек, который уверяет себя в том, что он грешнее всех на свете, тем самым тоже сравнивает себя с другими и хоть в чем-то да выделяет и превозносит себя. Тонкая гордыня, замаскированное тщеславие есть и в таком псевдопокаянии. Но Дамблдор счастливо его избегает…
Когда стыдно быть православным…
Это стыдно, когда видишь, что от имени твоей веры твои единоверцы говорят глупости.
Нет, критическое отношение к «Гарри Поттеру» — не глупость. Просто если уж читать эту книгу так, чтобы каждую строчку сказки сопоставлять с православным катехизисом, то пусть тогда такой аналитик и сам не выходит за рамки христианского учения и христианской этики.
Не стоит видеть в «Гарри Поттере» сознательную христианскую проповедь[205]. Но и демонизировать эту сказку тоже не стоит.
Там, где можно было бы увидеть замечательную осторожность автора, отчего-то критики Ролинг видят все тот же оккультизм. И выводят: «В бессмертие души Джоан Ролинг, очевидно, не верит: например, в 34-й главе четвертой книги рассказывается, как из волшебной палочки Волан-де-Морта в результате магических пассов Гарри появляются, по всей видимости, души убитых Волан-де-Мортом людей. Слово „душа“ Ролинг ни разу не использует. Характерное описание этих „субстанций“ таково: „призрак или тень — неважно, что это было“. В воскресение тел писательница не верит тоже: „Никакое заклятие не может оживить покойника“, — „тяжело замечает“ Дамблдор в ответ на надежду Гарри, что „тени“, вылетевшие из волшебной палочки Волан-де-Морта, могут оживить тела»[206].
А ведь именно с христианской точки зрения Ролинг действует верно. Да, душа не может быть пленена магом. В
