что никогда больше её не увидит. Извиниться и признаться в любви.
Для Эллиота в небытии прошла, должно быть, вечность. Мама видела его позавчера вечером.
Эллиот дёрнулся, но Ынбёль, ненавидя себя за это, удержала на месте. Эллиот понял и лишь стиснул зубы.
— Мы голодные. А ты иди спать. Я в норме.
— Вот уж нет, — ответила женщина строго. — Я, между прочим…
— Ынбёль, сделай что-нибудь.
— И что это она должна сделать, по-твоему?
— Простите, госпожа Моррисон, — предупредила Ынбёль. Она достала из кармана пузырёк с настоем, который всегда носила для Эллиота и, рассыпав его по ладони, сдула женщине в лицо. Та дёрнулась, отступила, но вскоре обмякла и уставилась куда-то сквозь Ынбёль. — Вам надо пойти спать. Ваш сын дома, с ним всё хорошо. Утром вы придёте в норму, настой всё же для чая. — Мама Эллиота послушно кивнула ушла к себе.
— Кухня, — скомандовал Эллиот.
Под его руководством Ынбёль заварила две упаковки лапши. Тарелка с печеньем была накрыта цветной бумагой. Лекси оценила бы и сточила бы сладости вместе с яркими листами. Эллиот ел молча.
— На… На мозги не тянет? — спросила Ынбёль осторожно.
— Помоги подняться в комнату, — ответил Эллиот.
Когда очередная и последняя лестница была побеждена, Эллиот толкнул Ынбёль и рухнул на колени. В комнате резко стало невыносимо больно находиться. Эллиот упал так, будто этого и хотел. Он склонил голову, чтобы его поменьше тошнило, и с видом, полным благородства, пополз к одежде.
Хоть выглядел он спокойным, как и прежде, Ынбёль заметила, что его пальцы дрожат. Они цеплялись за пол, матрас и вещи, как корни, ловили равновесие, хватались за реальность. Эллиот напряжённо поглядывал на Ынбёль, переодеваясь. Всё это время он держал себя в руках, но ему было чертовски страшно. Должно быть, куда страшнее, чем самой Ынбёль.
— Окно открыто?
— Нет. Не открыто.
— Понятно, — белый, будто молоко, Эллиот сел, привалился спиной к стене и уцепился за лодыжки. Дрожь не проходила. — Так ты убийца.
— Это… Следствие. Причина — я ведьма.
— Все вы? Даже… — Эллиот уставился перед собой стеклянным взглядом. Затем его затрясло. Он зажал рот обеими ладонями, выронив одежду. Должно быть вспомнил, как Лекси его била.
— Я могу всё рассказать… Теперь. Но лучше тебе отдохнуть.
— А что, если я не хочу тебя слушать? Что, если хочу пойти в полицию?
— Я бы послушала, что ты собираешься им сказать, — Ынбёль виновато развела руками. — На тебе ведь ни царапины.
— Угрожаешь?
— Не знаю, понял ли ты, но я тебя воскресила. Руками собрала твоё лицо, вставила на место глаз и воскресила.
— Ты меня убила, — зло выплюнул Эллиот.
Ынбёль дёрнулась, как от удара, — но это он и был. Удар. Пощёчина. Будто пырнули ножом прямо в голову. Было глупо ожидать, что для Эллиота одно перекроет другое, но Ынбёль почему-то очень надеялась.
— Я помню, как ты замахивалась. И как вела меня — тоже помню. Помню Лекси. Но тебя помню лучше всего. Как смотрел на тебя и…
— Не надо.
— Ты сказала, что не знаешь, почему я за тобой пошёл, — он не кричал, но было так очевидно, что внутри он вопит. — Потому что понял — не пойду сам, они что-то сделают. С тобой сделают, так я подумал. И я пошёл. А потом ты меня убила.
— По-другому было никак.
Эллиот устало на неё взглянул.
— Ты это с самого начала планировала, да? Поэтому вы налетели на меня на ярмарке?
— Нет! Нет-нет-нет-нет! — Ынбёль упала на колени и подползла к Эллиоту. Попыталась обнять, но в её грудь уткнулся холодный, слегка липкий кулак. — Я ничего не знала. Тот день… Мы… Мы убили тогда…
— Киана Эшби. А потом вы уехали и убили кого-то и там. А потом выбрали меня.
— Мы не выбираем жертв. Я просила их, я хотела найти кого-то другого, но…
— И ты ошивалась у меня дома… У меня в постели, собираясь меня убить?
— По-другому было никак, — повторила Ынбёль, всхлипнув. — Поверь мне, пожалуйста. Так всё устроено. Это… Это больше меня.
— И важнее нас?
— Не важнее.
— Значит — сильнее?
Магия против любви. Какой избитый сюжет. Только вот концовка совсем не типичная. Любовь не может победить магию. Что бы Ынбёль сейчас ни ответила, Эллиот был прав. Магия была сильнее их. Сильнее всего на свете. Ничто не могло с ней сравниться и не было силы, какая могла бы ей противиться.
— По-другому было никак, — в третий раз ответила Ынбёль. — Я никогда прежде не воскрешала людей — сил не хватало. Но я нашла тебя и… У меня не было выбора. Я должна была тебя воскресить.
— Почему?
— Я очень сильно тебя люблю. Ты теперь можешь не верить, но это правда.
— Но ты уже сделала свой выбор.
— Это был не выбор, как ты не понимаешь? Без этого мы не можем. Мы должны убивать, иначе сами умрём. А по пути ещё и что-нибудь уничтожим. Или кого-нибудь.
Эллиот закончил переодеваться. Забыл (или решил забыть), что его живот и лицо в красных комках, земле и линиях от слизней. Он сложил грязную одежду кучкой у себя на коленях. На пальто, как и на ночной футболке, была запёкшаяся кровь. Эллиот поковырял пятно ногтем, но оно, конечно же, и не думало пропадать.
— Уходи.
Ынбёль подумала, что прямо на этом полу и развалится.
— Что?
— Этого слишком много для меня. Я не готов сейчас с тобой говорить.
— Но…
— И я боюсь тебя. Очень сильно. Всё ещё вижу тебя с ножом надо мной.
Тёмная комната — вместилище для страхов. Ынбёль приложила руку к груди: там расползалось отчаяние. Она переживала, что Эллиот её возненавидит, но правда оказалась куда суровее. Эллиот имел право на любые эмоции. Мог сидеть в темноте, отламывать от неё по кусочку, съедать, чтобы заполнить желудок хоть чем-то жутким, но не связанным с Ынбёль. Мог кричать, сохранять невыносимую тишину или просто дрожать. Мог даже приказать никогда не возвращаться. А Ынбёль лишилась всего. Она не смела оставаться рядом, когда её об этом так смело попросили.
Однако прежде, чем послушно уйти, она подумала ещё об одной вещи. Осознание было неприятным, но Ынбёль вообще уже забыла, когда ей было комфортно в собственной голове.
— Я это уберу, — сказала она, подходя ближе.
Эллиот застыл. Ему некуда было бежать, поэтому он просто вжался в стену. У страха глаза и впрямь велики — они карие, заново собранные. Ынбёль чуть не прикончила себя за тупость и осторожно забрала вещи, побывавшие в земле. Мигом вернулась к двери.
— Там мой телефон.
— Да…
— Ты
