Сэнсэй тут же выдернул из моей руки нож, дал мне оплеуху и поклонился оябуну. Я тоже совершил вежливый поклон.
Что придумать? Что придумать, что было бы сопоставимо с традиционным отрезанием мизинца? Я начал ломать голову, но на помощь пришла Мизуки:
— А пусть споёт?
— Что? — поднял бровь оябун.
— Пусть споёт, — улыбнулась Мизуки. — Он как-то заставил меня горланить в караоке, так пусть споёт в отместку.
— А что, интересная мысль, — кивнул сайко-комон. — Если опозорится, то мы будем знать, что выгнали из наших рядов хренового певца.
Почему «выгнали»? Вообще-то я сам уходить собрался!
Но спорить сейчас мне не с руки, поэтому я терпеливо ждал решения оябуна. Иширу Макото лишь пожал плечами в ответ на подобное предложение.
— Что же, спой, Изаму-кун, — сказал оябун. — Спой что-нибудь такое, чтобы взяло якудзу за душу. И если хорошо споёшь, то отпущу и тебя, и твоих друзей. Даже сэнсэя отпущу, хотя этого старого прощелыгу вообще отпускать не собирался. Но если споёшь плохо… Тогда никто из вас не увидит завтрашнего утра. Согласен на такие условия, или струсишь?
Я почувствовал, что все взгляды вновь перекрестились на мне. В этот миг от меня зависела не только моя судьба, но и судьба моих друзей.
Или нет? Или шутит оябун?
На этот раз он не дернул ни одной лицевой мышцей. Похоже, пробил, что я читаю его лицо. И теперь остается только гадать — правда его слова или нет?
И что спеть такое, чтобы якудзу взяло за живое?
Что спеть? Про кошку, у которой четыре ноги? Что-нибудь сиротское?
А тем временем Мизуки вышла из кабинета и вскоре вернулась обратно, неся в руках гитару. Вот и отмазаться отсутствием музыкального аккомпанемента не получится.
Что же выбрать? Что же выбрать?
Я взглянул на Мизуки, перевел взгляд на сэнсэя, тот усмехнулся в ответ. Киоси, Тигр и Малыш ждали моего ответа.
И я выбрал песню! Тронул струны гитары, они послушно издали перезвон. А потом я неторопливо начал перебор и запел:
— Среди связок в горле комом теснится крик, но настала пора, и тут уж кричи, не кричи. Лишь потом кто-то долго не сможет забыть, как, шатаясь, бойцы о траву вытирали мечи…
Начало песни встретили улыбками, но уже ко второму куплету песни Виктора Робертовича Цоя улыбки погасли. Якудза вслушивались в неспешный перебор и слова, падающие каплями крови под уходящим на закат солнцем:
— И как хлопало крыльями черное племя ворон. Как смеялось небо, а потом прикусило язык. И дрожала рука у того, кто остался жив, и внезапно в вечность вдруг превратился миг…
Киоси, Тигр и Малыш понурились. Они затаили дыхание, вслушиваясь в странные слова песни. Не сомневаюсь, что перед ними сейчас открывалось поле, усеянное трупами, по которому брели победившие воины. Воины-якудза, которые победили Хино-хеби-кай.
— И горел погребальным костром закат, и волками смотрели звезды из облаков. Как раскинув руки, лежали ушедшие в ночь, и как спали вповалку живые, не видя снов…
На краю глаза Мизуки я заметил слезинку. Она украдкой смахнула её, зло на меня взглянула. Я же словно не видел её движения и продолжал петь:
— А жизнь — только слово, есть лишь любовь и есть смерть. Эй! А кто будет петь, если все будут спать? Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать…
Как только затихли гитарные струны, воцарилась тишина. Спустя полминуты оябун неторопливо захлопал в ладоши. Тут же его движения подхватили вакагасиры и сайко-комон. Мои ребята тоже несмело начали хлопать.
— Душевная песня, Изаму Такаги. Душевная… Как раз про якудзу и про то, что недавно произошло. И спел хорошо, как будто прожил сам… Ладно, прощай, хинин, я был рад видеть тебя своим сыном. Видимо, сейчас пришла пора сыну покидать родительское гнездо. Не забывай нас, хинин Такаги, — проговорил оябун, после чего встал и поклонился.
Этот поклон дорогого стоил. Он был сделан как равному и это мне, всего лишь вакасю, который и добился-то хрен да маленько. Я тут же сотворил поклон в ответ и на этот раз постарался, чтобы он был ниже поклона оябуна. Вроде бы удалось. Точно также удалось проделать и с остальными членами верхушки Казено-тсубаса-кай. Мизуки даже чмокнула меня на прощание.
Мы расстались с якудза друзьями. Нас не провожали зрачки пистолетов, когда мы выходили из центрального офиса, но и не окрикивали голоса знакомых. Сейчас мы уже были не в якудза. Сейчас мы были сами по себе.
За оградой нас ждала Шакко. Она изгрызла все ногти на руках и явно собиралась приступить к ногтям на ногах — так нервничала и переживала.
— Ну что? Что там?
— Всё нормально. Теперь мы свободные люди, — улыбнулся я в ответ.
— И что? Это всё? А почему у вас мизинцы на местах? — округлила глаза Шакко.
— Да потому что нам всё по хуй, — философски заметил сэнсэй.
— Босс, можно я отвечу, как ты учил? — тут же подскочил Киоси. Он не стал дожидаться моего согласия, а повернулся к сэнсэю и отбарабанил: — По хуй колготки у пидарасов, поэтому они постоянно этим и хвастаются.
Сэнсэй так и застыл с открытым ртом. Похоже, что сейчас Киоси достанется…
Я подскочил, дернул тануки за шиворот и прокричал:
— Бежим, долбоящер мохнатый! Бежим, пока он не очухался.
Тануки не надо было повторять дважды. Мы стартовали так, как будто под нами горела земля. Ну, на самом деле пока ещё не горела, но это только вопрос времени.
Мы успели пробежать метров двадцать, когда позади раздался возмущенный рев:
— А ну повтори, как ты меня назвал?!!
Эпилог
В небольшом переулке, который пытливый читатель сразу же определит как тот, где в первый раз появился Игорь Смельцов в теле Изаму Такаги, вспыхнуло пламя. Огонь создала женщина, чьё лицо скрывалось под глубоким капюшоном.
Она медленно развела руки в стороны и огненный шар опустился на грязный, заплеванный асфальт. Несколькими мгновениями позже к этому горящему шару устремились с разных концов переулка восемь змей. Они кидались на шар, словно это был их злейший враг. Кидались и исчезали в нем.
С каждой новой змеёй шар темнел.
Восемь Хвостов Огненных Лисиц превратились в один большой черный шар, по которому пробегали огненные всполохи. Женщина дотронулась до шара и кожистая оболочка лопнула, упала на асфальт старой змеиной кожей.
Перед женщиной очутился скрючившийся молодой человек в черном костюме ниндзя. Он медленно поднял голову. Его лицо не было закрыто маской, и с долей небольшого труда в молодом человеке можно узнать юного Митсэру Кабунага.
— Повелитель, я сделала всё, как вы велели, — произнесла женщина, встав на колени перед мужчиной.
