Вольдемара вопрос об уделе имел первостепенное значение. Он отклонил все заманчивые предложения московитов, просил отпустить его домой и даже пытался бежать из России.
Писатель князь Семен Шаховской не остался в стороне от событий и написал сочинение, в котором предлагал «ввести королевича в церковь некрещена». Князь поведал о своем «письме» благовещенскому протопопу, а тот — царю. В письме Шаховской высказывал осторожное предположение, что Вольдемара можно и не крестить «в три погружения», а достаточно, чтобы он принял московский символ веры, поклонение иконам и посты и отрекся от своей «папежской» ереси. Боярская дума рассмотрела сочинение князя Семена и нашла, что он «пристал к королевичу». Князь не подвергся опале, но получил назначение на воеводство в далекую северную крепость Колу, где и пробыл два года. К тому времени царь Михаил умер.
Будучи представлен новому государю, князь Семен имел неосторожность сослаться на то, что «письмо» свое он написал не сам собой, а «то все делал, исполняя повеленье блаженные памяти отца его государева» Михаила Федоровича. Слова Шаховского походили на правду. Царь Михаил был озабочен тем, чтобы выдать сестру замуж, и искал пути к соглашению. Шаховской адресовал письмо государю и надеялся заслужить его милость. Но он просчитался.
Узнав о речах Шаховского на приеме у царя Алексея, Боярская дума приказала допросить князя Семена. Он испугался и признал свои слова напраслиной. Розыск о навете, бросившем тень на покойного царя, привел к тому, что бояре обвинили Шаховского в «еретичестве и великом воровстве» и объявили, что он достоин сожжения на костре. Смертная казнь была заменена ссылкой в Сольвычегодск.
Официальные власти не останавливались перед самыми жестокими карами, охраняя московскую старину и незыблемость православия.
По смерти Михаила противники династии стали распространять слухи о том, что царь Алексей вовсе не является царским сыном, что он «подменный», что государь намеревался передать трон Вольдемару. После этого датчанина поспешили выпроводить из России.
Известным церковным деятелем был ученик Дионисия Иван Неронов. Увлекшись в юности религией, Неронов принялся обличать священников из своего села, погрязших в грехе. Его суровые обличения не встретили сочувствия даже у мирян. Юноше пришлось бежать из дома в Троице-Сергиев монастырь. Там он обратил на себя внимание Дионисия, который взял его в свою келью. Неронов перенял у учителя то, что было ближе всего ему самому, — преданность старомосковскому благочестию. Убедившись, что юноша «истинен и верен есть во всем», Дионисий отправил его к Филарету с рекомендательным письмом. Неронов был положен в священники и послан в Нижний Новгород.
Там он продолжал борьбу за нравственное возрождение духовенства и обновление церкви. В столице при посещении дворца он напустился на бояр за неблагочестие — бритье бороды и пр. За свои дерзкие выходки Неронову случалось быть битым.
Решительное столкновение христиан с мусульманским миром было не за горами, и Неронов объявил большим грехом войну христиан против христиан. Он выступил против приготовлений к войне с Речью Посполитой и предсказал поражение России.
Патриарх Филарет, до того покровительствовавший священнику, опалился на него и велел сослать в заключение в отдаленный Никольский Корельский монастырь. После смерти Филарета поборник веры вернулся в Нижний Новгород. В 1636 году он вместе с восьмью другими протопопами подал «память» новому патриарху с описанием церковных непорядков и призывом о спасении православия.
Новый патриарх Иоасаф не последовал примеру Филарета, осудившего Неронова как исступленного безумца. Глава церкви согласился с обличителем и разослал по епархиям грамоту, составленную на основе нижегородской памяти. Будучи вызван в столицу после смерти царя Михаила, Неронов присоединился к кружку придворного священника Стефана Вонифатьева, а потом стал одним из вождей раскола.
ПЕРВЫЕ ЗАПАДНИКИ
Московский Печатный двор постоянно расширял свою деятельность. Но книг не хватало, и их приходилось закупать в православных владениях Литвы. В 1627 году на Русь была доставлена целая партия книг «Евангелия учительного» Кирилла Ставровецкого из Львова. Сам львовский ученый указывал на широкую известность этой книги, но при этом выражал сомнение в ее ортодоксальности. В Москве книгу сочли еретической и приговорили сжечь ее, чтобы «та ересь и смута в мире не была». Чтобы не допустить в пределы Московии ереси, великие государи Михаил и патриарх Филарет повелели, чтобы «впредь никто никаких книг литовской печати и письменных литовских не покупал». В следующем году власти провели перепись церковных «литовских» книг по всем церквам и произвели их изъятие. Такого рода меры препятствовали знакомству и взаимообогащению великорусской и украинско-белорусской религиозной культуры. Между тем Белоруссия и Украина давно стали путем проникновения на Русь западных влияний.
Первым российским западником считают князя Ивана Андреевича Хворостинина. Его род принадлежал к младшей ветви Ярославского дома. Князья Хворостинины сделали карьеру в опричнине. Боярин князь Дмитрий Хворостинин был одним из лучших воевод того времени. Он разгромил Крымскую орду под, Москвой. Его племянник Иван Андреевич Хворостинин был сыном окольничего князя Андрея Хворостинина.
Князь Иван преуспел при дворе Лжедмитрия I. Будучи интимным фаворитом государя, он получил чин кравчего. Со времен Грозного этот чин носили любимцы монарха, и затем кравчим жаловали обычно боярство.
После переворота князь Иван лишился думного чина. Царь Василий приказал сослать его «под начало» в Иосифо-Волоколамский монастырь. Причины ссылки власти объяснили так: «Как ты был при Ростриге у него блиско, и ты впал в ересь и в вере пошатался и православную веру хулил и постов и христианского обычая не хранил».
Хворостинину ставили в вину его близость к еретику и чернокнижнику Отрепьеву. Князь действительно принадлежал к кружку ближайших приятелей самозванца, куда входили его польские секретари и Михалка Молчанов. Трудно было соблюдать посты и прочие московские обычаи при царе — тайном католике, его патерах-иезуитах, его друзьях-протестантах Бучинских.
Имя Хворостинина вновь появляется в источниках, относящихся ко времени после избрания на трон Владислава. Польские симпатии не покинули его. Однако в своем историческом сочинении «Словеса дней и царей и святителей московских» князь Иван старается выставить себя московским патриотом, воевавшим с поляками.
После сдачи польского гарнизона Кремля якобы одним из первых вошел в Кремль и тут же обратился к монахам Чудова монастыря с вопросом, где они похоронили Гермогена: «Гже положисте от еретик пострадавшего Христа ради нашего учителя, рцыте нам!» Хворостинин так изложил речь самого патриарха Гермогена, произнесенную в Кремле: «Ре-коша бо на мя враждотворцы наши, яко аз возставлю вой и вооружаю ополчение страннаго сего и неединовернаго воинства…и едино имех вам речение: облецыситя во оружие Божие, в пост и молитвы!»
Какое воинство имел в виду писатель: тушинское, наполовину состоявшее из католиков-поляков,
