Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
Артемида Ниловна испуганно приподнялась на локте:
— Стучат…
— Слышу.
— Открыть?
— Лежи! — буркнул Збитнев. — Не твое это дело. Сам открою.
Артемида Ниловна послушно скользнула под теплое одеяло, всхлипнув от острой жалости к себе. Открыв дверь, пристав раздраженно глянул на урядника:
— Чего еще, Федор Донатович?
— Да вот, Платон Архипыч, Варначиха горит!
Подавив нарочитый зевок, Збитнев спросил:
— Сама-то Варначиха где?
— Дык кто знает? Там, наверное.
— Послал мужиков тушить?
— Да там уже все провалилось. Чего тушить-то?
— Кто сообщил?
— Парни с девками у реки хороводились, вот и увидели огонь. Побежали, а к землянке уже не подступиться.
— Сожгли, может, Варначиху?
— Дык кому она нужна? — удивился урядник.
— Это верно, пожалуй, — кивнул пристав и закурил. Неторопливо. Удовлетворенно.
11
— Вот вы говорите — вооруженное восстание. А Меллер-Закомельский проехал по Сибири, и все, нет никакого восстания, — тянул свое длинноволосый худощавый меньшевик. — Надо легальные методы использовать. Ле-галь-ные! От них и толку больше и крови меньше.
Пока Белов обдумывал ответ, Высич, глядя в серый тяжелый потолок камеры, процитировал:
— Когда мы погибнем, когда уж не будут
Звучать наши песни в родимой стране,
Когда наши грезы и думы забудут,
Как образ неясный в забывчивом сне,
Тогда ты, грядущий певец, хоть от скуки,
Заветную лиру смелее настрой,
И песнь под ее прихотливые звуки,
Потомкам о нас, о погибших, пропой.
— Поэзия! — желчно бросил меньшевик. — Вас не поймешь, к чему вам все это? Революционер должен быть трезв! Трезв и расчетлив!
— А что? — поддержал Высич, поднимая голову. — Насчет трезвости вы правы. Врагов надо трезво травить. Как партизаны в восемьсот двенадцатом травили Наполеона.
— Интересно, где бы базировались ваши партизаны сегодня? — не без ехидности осведомился меньшевик.
Теперь голову поднял Кунгуров:
— Да крестьяне бы помогли. И провиантом, и воинской силой. У наших мужиков даже ружья есть. А ружей не хватит, в дело вилы пойдут.
— Да зачем вам, крестьянам, тянуться за пролетариями? — непонимающе воскликнул эсер. — Крестьяне — сами по себе могучая сила. Зачем вам большевики? Они же только радеют за пролетариев.
Из дальнего угла камеры раздался возмущенный возглас:
— Хо-хо!
Барнаульский пимокат спрыгнул с нар и крикнул эсеру:
— А вы читали об аграрной программе РСДРП? Нет? Ну, тогда и рассуждали вам об этом не надо.
Эсер задохнулся от негодования:
— Я свободный борец. Я не подчиняю свою волю чуждым влияниям!
Высич примирительно кивнул ему:
— Не стоит так волноваться. Вы же видите, здесь, в этой камере, эсеровская пропаганда ни на кого не подействует. И вообще задумайтесь. Ошибки свои надо признавать и анализировать. Я, например, вышел из народовольцев.
Эсер насмешливо хмыкнул.
Петр тоже хмыкнул, но поддержал Высича:
— Вы вот, товарищ эсер, спрашиваете, что могут дать крестьянам большевики. Да прежде всего землю! Слышали о таком — национализация земли?
— Ага, — скрипуче протянул меньшевик. — Национализация! Это значит, — повернулся он к Кунгурову, — что землю отнимут не только у царя и у помещиков, но и у крестьян!
— Как так? — опешил Кунгуров. — Кому же она будет принадлежать?
— А государству, — так же скрипуче бросил меньшевик.
Высич вскинулся:
— Не передергивайте, товарищ! Во-первых, это будет демократическое государство, в котором властвовать будет народ, а во-вторых, землей будут пользоваться крестьяне.
Совсем запутавшись, Кунгуров глянул на Петра:
— Что же это за катавасия получается?
— Не катавасия, — возразил Петр. — Просто никакой частной собственности на землю, чтобы мироеды и кулаки не плодились.
Кунгуров задумчиво поскреб затылок и неуверенно тронул Петра за рукав:
— Ну, если так… Может, оно и справедливо… — Он оглядел камеру. — Только кто за все это воевать будет? Вон даже эсеров и меньшевиков похватали.
Уловив в голосе Андрея отчаяние, Петр со спокойной уверенностью похлопал его по плечу:
— Да мы же с тобой и повоюем!
Развить мысль ему не дал голос надзирателя:
— Белов, на свиданье! Невеста заявилась к тебе!
Высич незаметно подмигнул:
— Не тушуйся, жених.
Войдя в комнату для свиданий, разделенную частой решеткой, Петр растерялся.
За решеткой стояла Вера. Вера из Томска, у которой он когда-то квартировал. Неважно, что звали ее сейчас Ксенией Родионовой, Вера это была! Ее голубые глаза смеялись. Огнем горели золотистые пряди, не потускнев даже под шляпкой с густой вуалью.
Беззлобно ткнув Белова в плечо, надзиратель назидательно прогудел:
— Успевай, женишок. Через пятнадцать минут отправишься в камеру.
Приблизившись к решетке, Петр осторожно прикоснулся губами к щеке девушки. Вера скосила глаза на надзирателя:
— Целуй же…
Надзиратель отошел в сторону, подозрительно на них поглядывая. Ткнувшись через решетку в ухо Петра, девушка шепнула:
— Говори. Я отвлеку надзирателя.
И заговорила о чем-то обычном, связанном с совсем обыкновенными вещами, в то время как Петр незаметно нашептывал ей, как доставить в камеру книги… связаться с подпольщиками… наладить связь с членами комитета…
— Хватит миловаться! — прогудел надзиратель, подходя ближе. — Прощевайтесь!
Лицо Веры побледнело:
— Береги себя… Я приду… В следующее воскресенье…
Петр кивнул. В камеру он вошел быстро, но хмуро.
— Что, невеста не понравилась? — хмыкнул Высич.
Петр тоже хмыкнул, оглядел камеру:
— А Кунгуров где?
— Увели твоего дружка. Насчет мужиков ты прав оказался, не дали они никаких показаний. Увидишь, выпустят теперь твоего дружка. И засомневался вдруг:
— Вроде крепкий парень, но вот что он вынесет из наших споров?
— Не боись, — усмехнулся Петр, все еще поглощенный мыслями о Вере. — Память, товарищ Никанор, это такая штука, что ею мы и живем. Потому что, думаю, вся она у нас на крови.
Высич помолчал, потом кивнул понимающе.
* * *
Глубокой ночью 15 декабря 1918 года в подвальной допросной камере Омской тюрьмы сотрудник колчаковской контрразведки полковник Леонтович кричал в лицо истерзанному побоями Высичу, бывшему графу и разведчику Красной армии:
— Ты каждого мне припомнишь! Ты каждую мне фамилию назовешь! Начинай с Белова! Я тебе память восстановлю!
Распухшими губами Высич негромко ответил:
— Не суетитесь, любезный… Память — это такая штука… Как ее ни верти, она все равно вывернет по-своему… Придумывать ничего не хочу, что знаю, то помню, но правда ведь до вас не дойдет… Потому и говорю, не суетитесь, любезный…
И выдавил презрительно:
— Тоже мне! Заговорил о памяти!
Примечания
1
Погоня — (жаргон).
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
