и драчуном. А я теперь монстр даже по меркам Экзотики.
Резкий, непредсказуемый, болезненный при перепадах настроения, сильный своей неучёностью и отсутствием корысти. Грата.
Эх, братец… Я отдал тебе то, что мог хотеть сам, чего тебе ещё от меня надо?
Брен силился раскрыть рот, борясь с тем давящим ощущением, которое я когда-то ловил от Дьюпа.
Только на Юге я узнал, что истники называют это «пресс». Давление чужого эго. Пренеприятная штука, пока не привыкнешь.
Ну, давай же, щенок? Что ты боишься спросить? Страшный я, да?
— Долго смотреть будешь, боец? — Я искоса глянул на клумбу.
Женская фигурка исчезла, словно птица, спугнутая выстрелом. Интересно, у Лиины есть крылья, если она способна вот так, как птица?..
— Господин капитан, не могли бы… Бы вы… Вы…бы…
Я обернулся к Брену, и даже эта словесная икота иссякла.
Пришлось замкнуть ярость, крутануть её, рассеивая и освобождая мозг. Иначе мы тут до ночи протелимся.
— Спрашивай! — буркнул я, как это делал обычно Колин: одновременно с разрешением говорить, словно бы захлопывая дверь перед моим любопытным носом.
— Господин капитан… — Брен переминался с ноги на ногу, решив вытоптать на задах дома весь газон. — Р-разрешите…
Он во всю изображал любителя устава — вытянулся и жрал меня глазами (и как не подавится?). Только ноги не могли устоять на месте.
Вот рявкну сейчас, и кто-то штаны намочит. И поделом. Не надо ко мне подкрадываться!
Но я снова сдержался и выдавил:
— Разрешаю.
— Я, господин капитан… То есть… разрешите узнать, чем я провинился⁈
Всё. Он выдохнул и весь словно ослаб. Значит, это и был тот вопрос, который привёл его сюда.
Провинился? Что вдруг за блажь?
Я демонстративно пожал плечами:
— По моей информации, ничем особенным, кроме идиотских вопросов не вовремя, вы за последнее время не отличились. Что у вас за проблемы?
Брен захлопал ресницами: он силился понять мою фразу и не мог.
Что там говорил Линнервальд? Исполнительные и тупые? Отвага и слабоумие?
Я вздохнул и переформулировал вопрос:
— Почему вы полагаете, что провинились?
Парень просветлел лицом.
— Капитан Келли сообщил, что моё наказание на Кьясне продлено на условные две недели. — Брен замялся, но всё-таки решил продолжать, потому что всё это время я усиленно делал доброе лицо и преуспел. — Господин капитан, я понимаю, что не имел права вступать в контакт с населением Джанги, тем более оказывать кому-либо медицинскую помощь. Но я наказан здесь достаточно. Жизнь при храме… она…. — Брен снова взглянул мне в лицо, и, поощряемый моей улыбкой, выпалил: —…Она ужасающа! Эти люди совсем ничего не знают о нормах поведения в социуме, господин капитан! Они ведут себя странно, говорят странные вещи. Они целуются у всех на виду, говорят, что морали совсем никакой нет!.. — Брен старательно хлопал ресницами. — Да и водиться с детьми я не умею. Это мука, господин капитан. Если вы считаете, что я недостаточно наказан за самодеятельность…
Я завис.
Поднял голову.
Птица опять появилась за клумбой, теперь уже без корзины.
Я плохо, очень плохо читаю по женским лицам. Могу более-менее определять страх, гнев, удивление…
Но сейчас я, кажется, не ошибался. Лиина смотрела на меня так, что я даже качнулся ей навстречу.
Боги беспамятные! Я дурак, кретин, идиот!
— Господин капитан?..
— С тобой я потом поговорю!
Брен отшатнулся, а я перемахнул бочку, потом клумбу и застыл в шаге от подавшихся ко мне острых грудок.
Этот последний шаг она сделала сама.
Ткань была такой тонкой, что скоро я вообще перестал её замечать.
Брен был прав — нравы у эйнитов те ещё. Здесь никто не будет мешать целоваться посреди двора. Никакого уважения к Тёмной матери, чтоб её…
Хотя… какое дело Ей до живых?
Да и мне сейчас можно всё. Я два года прикидывался табуреткой, и лишь в этот единый и долгий миг понял, что в какой-то момент начинают любить уже не ушедших, а себя, тоскующего по ним. А живое, что рядом, не видят, не замечают.
Не все и не всегда, наверное, но всё-таки…
Или все и всегда?
Брен продолжал топтаться у дождевой бочки, и я, не оборачиваясь, махнул ему рукой: вали, мол, отсюда!
Куда? Да хоть на «Персефону»!
— И Келли доложись! Или кто там на хозяйстве остался? Брысь отсюда!
Лиина знала, что так будет. Давно.
Трава сама поднялась до лица. Губы снова нашли губы.
Она отдавала мне Камалу и видела, что я люблю эту малявку так же, как своих детей. И ждала. Пока я догадаюсь и разберусь во всём сам.
Брен сумел заметить, что здесь всего лишь целуются? Какой наивный мальчик… Тридцать лет для Экзотики даже не юность — соплячество.
Наверное, Айяна предвидела всё это. Эйнитки умеют «сводить» людей, вслух не говоря ничего, но постепенно ломая чужие «нельзя».
Лиина приняла бы меня сейчас, будь я хоть узловатым корнем гвелии. Будь я хайбором или хугом с жёсткими кожистыми крыльями. И мне тоже было сейчас всё равно, кто из нас кто, где мы и зачем это делаем.
Она была жизнь. Теперь я понимал, какой «свободы» хотела от меня эта маленькая белобрысая мерзавка Данини.
Я обнял Лиину и ощутил, как в небе вздрогнуло ещё одно сердце — могучее шестиреакторное сердце моего корабля.
Это был сигнал с «Персефоны». Браслет на запястье пульсировал, словно мой же второй пульс.
Руки были заняты, я коснулся браслета губами и услышал нетрезвый голос зампотеха.
Он что-то спрашивал про Брена, наверное, этот ташип уже доложился ему.
Я сказал ему:
— Я люблю тебя, Келли!
— Чё⁈ — взревел зампотех. — Это какая падла со связью балует⁈
— Капитанская! — отозвался я.
И захохотал.
История тридцать восьмая. «Человеческое и звериное»
Кьясна. Эйнитская храмовая община
Ужинать мы сели с Айяной, Лииной и детьми.
Брен позорно бежал на корабль с одной из наших шлюпок — парни постоянно мотались туда-сюда между храмом и «Персефоной»: сменялись те, кто меня охранял.
Линнервальд улетел сразу после нашего с ним полуденного разговора. Колин и Мерис тоже слиняли — повезли куда-то Локьё.
Я подозревал, что повезли они его в отрытый нами на Кьясне архив, и если бы не Лиина, искал бы сейчас пятый угол. Но, оказывается, есть вещи и позабавнее знаний о давно потерянной Земле. Например, валяться вдвоём в траве за домом.
На ужин Айяна нажарила рыбы. Моей любимой речной полосатки — жирной и сочной. Я успевал и есть, и чистить рыбу от костей для малышни.
А ещё я гладил босой ногой щиколотку Лиины, а она кормила грудью Камалу.
Малявка то задрёмывала с полным ртом молока, то выпускала каплю-другую на белую рубашку матери и просыпалась от жадности: как так
