Эрин справилась со слезами, это теперь ей часто приходилось делать. Она любила мужа так сильно! Любовь стала частью ее существа, ее разума, ее души, ее сердца. Но она не могла отдать ему эту любовь. Все, что она могла предложить ему — это непреклонную гордость. Свою гордость и достоинство она не могла ни на что променять, даже на решительность и выносливость, которые поддержали бы ее, если бы она чего-нибудь лишилась. Пока ее мечты не станут реальностью.
Она могла закрыть глаза и наивно представить себе Олафа с его единственной слабостью — его любовью к ней. Она представляла туманный зеленый берег и Олафа, такого благородного и все же покорного, просящего ее сердца.
Эрин вздохнула. Детские фантазии. Она не должна позволять себе желать невозможного. Все, что она могла сделать — это молиться, чтобы у нее хватило сил прожить жизнь с достоинством, подобающим дочери Ард-Рига.
Скоро у нее будет ребенок. Новые непривычные для Эрин ощущения удивляли ее. С каждым толчком внутри себя она все больше любила живое существо, которое носила. Ее ребенок… его ребенок…
Она внезапно задрожала, вспомнив, как они расстались. Минуты их страсти возвращались к ней часто, принося с собой усталость и головокружение.
Когда они расставались, думала она печально, она чувствовала себя униженной, будто оказалась на поле сражения, у палаток, которые разбили воины. Не важно, убеждала она себя. Она встретит его с достоинством, в своем лучшем одеянии, шерстяном плаще, отороченном мехом лисицы. В волосах будут сверкать алмазы.
Эрин закрыла глаза и попыталась представить, что она скажет: «Добро пожаловать в Тару, повелитель Дублина. Заверяю тебя, что ты получишь все, что тебе потребуется, так как в королевстве Ард-Рига приложат все усилия, чтобы хорошо обслужить тебя».
Ее мечты прервал шум за дверью. Она открыла глаза и уже собралась подняться, как, к ее изумлению, дверь вдруг распахнулась..
То, что она увидела, было поистине невероятно. Перед ней стоял Олаф!
Он заслонил собой небольшой дверной проем. На нем был голубой королевский плащ, красиво гармонирующий с синевой глаз. Борода и волосы были аккуратно подстрижены, лицо — как будто высечено из гранита. Едва заметная улыбка коснулась его полных губ, когда он увидел ее.
Эрин задрожала при виде Олафа от приятного ощущения его близости. Это был он, в великолепном королевском облачении, он, который не нуждался в защите своего достоинства. И она, должно быть, казалась брошенной ненужной вещью.
«Она: Похожая на лесную фею», — подумал Олаф. Эрин поджала под себя голые ноги, а ее большие изумленные глаза — как красивое летнее поле. Тонкая белая рубаха открывала больше, чем скрывала, и волна чувственности захлестнула его. Он хотел броситься к ней, нежно обнять ее, дотронуться слегка до ее живота. Но он не мог. Он застыл в дверном проеме, думая, что она, вероятно, гневно и холодно отвергнет его.
Казалось, он лишился дара речи. Из-за досадной слабости Волк не мог двинуться дальше.
Эрин поднялась и поспешила ему навстречу. Ее заранее подготовленное приветствие улетело, подобно ветру, и слова, сорвавшиеся с губ, были робкими:
— Мой лорд, ты приехал в ирландскую королевскую резиденцию. У нас принято стучаться в дверь, а не врываться.
Тон ее голоса придал ему сил, и он смог сдвинуться с места, переступить порог и закрыть за собой дверь. Олаф поднял насмешливо золотую бровь.
— Вероятно, даже в ирландской королевской резиденции дверь в комнату жены является и дверью в комнату мужа. Но если это не так, ты должна простить меня, так как норвежцы привыкли входить решительно. Вполне возможно, что из-за нашей привычки к вторжениям нам недостает благородных манер. Но Ард-Риг Ирландии сам направил меня сюда и сказал, что для меня открыты все двери в его доме.
Эрин с трудом отыскивала слова, обнаружив, что не в состоянии говорить, когда он медленно, но решительно направился к ней, пожирая ее глазами.
— Я очень удивлена, что вижу тебя, — усмехнулась она. — Фаис еще не начался, а в Дублине, должно быть, много неотложных дел.
Олаф остановился напротив нее, и Эрин молилась, чтобы он не заметил, что она не может налюбоваться им, не заметил, как ее душа волнуется от его близости, от ощущения его запаха. Он коснулся ее лица, и прикосновение его мозолистой руки было приятно нежным, потом он провел рукой по ее набухшей груди и животу. Он слегка нахмурился, и Эрин затаила дыхание, слишком завороженная и встревоженная, чтобы оттолкнуть его руку, касания которой она так жаждала снова ощутить.
— Боюсь, что нам придется отправиться домой до Фаиса, — сказал он с почтением, в которое она не могла поверить.
— Почему? — с трудом прошептала Эрин.
— Ребенок…
— Еще два месяца, — быстро возразила она.
— Было ошибкой с моей стороны разрешить тебе поехать, — сказал он спокойно. — Тебе не следовало отправляться в путешествие в таком положении, поэтому мы должны поспешить.
Олаф взглянул на нее, и его голос вдруг стал строгим.
— Я не принимаю таких возражений, Эрин. Я поговорю с твоим отцом сегодня же вечером, и на рассвете мы отправимся домой.
Она опустила глаза. У нее не было желания спорить. Радость переполняла ее. Он приехал, и что бы он ни решил, она была счастлива, что ей приказано следовать за ним.
Ребенок, казалось, почувствовал, что у нее на сердце, так как именно в этот момент он ударил руку своего отца. Взгляд Олафа! мгновенно переместился на руку, и Эрин задрожала от удовольствия при виде его изумленных глаз. Ребенок снова зашевелился, и Повелитель Волков не мог скрыть своего восхищения.
— А он сильный, наш сын, — с удовлетворением прошептал Олаф, и голос его дрогнул.
— Может, это и дочь, — поправила его Эрин.
— Нет, жена, это будет сын, — сказал Олаф уверенно, и Эрин поджала губы. Он засмеялся, когда вновь взглянул в ее лицо, и она удивилась, когда он запустил пальцы ей в волосы и слегка взъерошил их.
— Ирландка, — произнес он нежно, — я думаю, ты бы возразила мне, если бы я сказал, что в этот день солнце будет светить по-особому ярко над нами.
«Ты ошибаешься!» — жаждала крикнуть Эрин. Но не могла. От счастья ей хотелось броситься ему в объятия.
Они смотрели друг на друга в ожидании. «Я так хорошо его знаю», — думала Эрин. Она могла бы вспомнить каждую складку его кожи и пульсацию каждого его мускула, его плоти, и все же каждый раз они встречались как противники.
Он отступил от нее.
— Я должен многое обсудить с твоим отцом, — сказал он жестко. — Собери свои вещи и отдохни, так как мы отъезжаем с наступлением рассвета.
Он зашагал к двери, покидая ее так же резко, как и вошел к ней, потом остановился и холодно произнес:
